Филип Арда - Смертельный номер

— На всю ночь?

— Его сгубило любопытство. Вольф Таблет надеялся на то, что у подвыпившего мистера Пригожего развяжется язык и он разболтает ему секреты нашей фирмы, а ваш импресарио подыгрывал ему, строя из себя бесшабашного выпивоху. Дело кончилось тем, что мистер Пригожий связал фотографа в номере гостиницы «Протухшая Крыса» и, прежде чем запереть его номер снаружи, сказал: «Попробуй выбраться отсюда!» Думаю, горе-фотограф и сейчас еще там.

— Поделом ему, дураку! — воскликнул Дзуккини и нервно усмехнулся.

— А вам не кажется, что он может… немного рассердиться из-за того, что вы заперли его в номере, украли у него воздушный шар да еще и повредили его, совершив неудачную посадку? — спросил Эдди.

Даниэлла уже готова была срезать Эдди каким-то особенно язвительным замечанием, но тут из-за кустов выплыла Безумная Тетя Мод, слегка припадая на ушибленную в колене ногу.

— Пилеры! — объявила она таким тоном, каким во время войны объявляют воздушную тревогу. — Наш сад кишмя кишит пилерами!

С этими словами она исчезла за компостной кучей — так же внезапно, как и появилась.

— Полицейские? — удивился Эдди. — Интересно, кого они здесь ищут?

Вте далекие времена пилеры — полицейские — обязаны были пройти специальные курсы усовершенствования под названием «Обнаружение скрытого смысла в словах собеседника». К счастью, теперь эту служебную инструкцию отменили (я знаю, что среди моих читателей найдутся и такие чрезмерно подозрительные особы, которые мне не поверят и про себя подумают: «Это он только так говорит…»). Если в словах собеседника — в особенности подозреваемого — можно было обнаружить хоть какой-нибудь скрытый смысл, полицейский обязан был это сделать.

Например, вы говорите полицейскому, который считает вас подозреваемым: «Доброе утро», и полицейский немедленно спрашивает: «А чем это оно такое уж для вас доброе? Уж не сделали ли вы чего-нибудь такого, отчего это утро кажется вам особенно добрым?» — и вы с ужасом осознаете, что под этим «чего-нибудь» полицейский подразумевает противоправные действия (которых вы не совершали). Он проникается уверенностью, что вы украли алмаз размером с голубиное яйцо или пнули ногой курицу, и твердо рассчитывает на то, что вы расколетесь. Спрашивается, из-за чего вы так страдаете? Из-за своей воспитанности! Вы страдаете только из-за того, что вежливо пожелали ему доброго утра!

Слово «расколетесь» не означает в данном случае, что ваша голова или какая-нибудь другая часть тела треснет, как орех. Это фигуральное выражение, означающее, что под воздействием этого дешевого трюка вы чистосердечно признаетесь в том, что совершили более или менее тяжкое преступление или намереваетесь его совершить. В этой ситуации преимущество имеет человек, который действительно что-то натворил: по крайней мере, он знает, за что так мучается.

В наше время часто можно услышать: «Полицейского не дозовешься. Когда он нужен, его днем с огнем не сыщешь». (А вот если полицейский явится по первому зову, эти же люди, скорее всего, просто промолчат.) Во времена Эдди при виде полицейского, как правило, говорили: «Смотрите, что это за чудак в высокой шляпе и смешной форме?» — и либо показывали на него пальцем, либо смеялись, либо бросались в него камнями. Либо делали и то, и другое, и третье одновременно.

Как бы то ни было, тот небольшой опыт общения с полицейскими, который накопил Эдди, подсказывал ему, что независимо от того, как он себя поведет — скажет им чистую правду или вывалит на них ушат самой неправдоподобной лжи, — они все равно ему не поверят.

Доставив Эдди, Даниэллу и Великого Дзуккини в участок, полицейские развели их в разные камеры.

— Держись, Даниэлла! — крикнул Эдди, когда его тащили по коридору.

Поскольку он хотел подбодрить не столько ее, сколько себя, а также по той причине, что при одной мысли о Даниэлле возникал риск, что он опять распустит слюни, голос мальчика прозвучал довольно странно. Даниэлла фыркнула. К ее чести, она была скорее возмущена, чем испугана.

Эдди привели в маленькую комнатушку, в которой не было ничего, кроме стола, двух стульев и установленной в углу мышеловки с большим куском сыра — естественно, подгнившего и вонючего.