Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

Он сделал паузу, провёл языком по губам, опять расправил плечи и порывисто закончил:

— Хотите верьте, хотите нет, но клянусь вам, сэр, между нами ничего не было — ни в машине, ни вообще, кроме… кроме того, что она два-три раза позволила мне поцеловать её в щёку.

Генерал, ни на секунду не спускавший с него глаз, сказал:

— Мы слышали от неё примерно то же самое. Дальше?

— Вчера, получив извещение, я сразу же поехал в город и увиделся с ней. Разумеется, сэр, я сделаю всё, что она сочтёт нужным.

— И вы не сговаривались с ней о том, что будете здесь рассказывать?

Динни увидела, что молодой человек весь напрягся:

— Отнюдь нет, сэр.

— Итак, вы готовы подтвердить под присягой, что между вами ничего нет, и повторить это суду? Правильно я вас понял?

— Да, сэр, если только есть надежда, что нам поверят.

Генерал пожал плечами.

— Каковы ваши денежные обстоятельства?

— Четыреста фунтов оклада в год, — криво улыбнулся Крум. — Это всё, сэр.

— Знакомы вы с мужем моей дочери?

— Нет.

— И никогда с ним не встречались?

— Нет, сэр.

— Когда вы встретились с Клер?

— На второй день после отплытия в Англию.

— Чем вы занимались на Цейлоне?

— Служил на чайной плантации. Но потом её из экономии слили с другими.

— Понятно. Ваше образование?

— Веллингтон, затем Кембридж.

— Вы поступили на службу к Джеку Масхему?

— Да, сэр, он поручил мне присматривать за его арабскими матками. Они прибудут весной.

— Значит, вы разбираетесь в лошадях?

— Да. Я их обожаю.

Динни увидела, как прищуренный взгляд генерала оторвался от молодого человека и упал на неё.

— Вы как будто знакомы с моей дочерью Динни?

— Да.

— Поручаю вас ей. Я должен все обдумать.

Молодой человек слегка поклонился, повернулся к Динни, затем снова повернулся к генералу и с достоинством произнёс:

— Ужасно сожалею о случившемся, сэр, но не о том, что люблю Клер. Сказать, что жалею, — значило бы солгать. Я безумно люблю её.

Он направился к двери, но генерал остановил его:

— Минутку. Как вы понимаете слово "любовь"?

Динни безотчётно стиснула руки. Опасный вопрос! Молодой человек круто обернулся. Лицо у него было каменное.

— Понимаю, сэр, — ответил он сдавленным голосом. — Вы спрашиваете, что это — вожделение или нечто большее? Так вот — это нечто большее, иначе я не выдержал бы ночи в автомобиле.

Он опять повернулся к двери.

Динни подбежала, помогла ему открыть её и проводила его в холл, где он остановился, хмуря брови и тяжело дыша. Она взяла его под руку и подвела к камину, где горел огонь. Они постояли, глядя на пламя; затем она сказала:

— Боюсь, что получилось чересчур резко. Но вы же понимаете: военный человек любит ясность. Во всяком случае вы, что называется, произвели на моего отца хорошее впечатление.

— Я чувствовал себя форменным чурбаном. А где Клер? Здесь?

— Да.

— Могу я видеть её, мисс Черрел?

— Постарайтесь называть меня просто Динни. Вы можете её видеть, но, по-моему, вам лучше повидаться и с моей матерью. Идёмте в гостиную.

Он стиснул ей руку:

— Я всегда знал, что мы за вами, как за каменной стеной.

Динни поморщилась:

— Даже каменная стена не выдержит такого нажима.

— Ой, простите! Я всегда забываю, какая у меня хватка. Клер боится даже подавать мне руку. С ней все хорошо?

— Насколько это возможно в её положении.

Тони Крум схватился за голову:

— Да, со мной ведь творится то же самое, только мне ещё хуже. В таких переделках человеку просто необходимо знать, что впереди есть надежда. Вы думаете, она меня когда-нибудь полюбит?

— Надеюсь.

— А ваши родители не считают, что я гоняюсь за нею просто так, — вы меня понимаете? — ну, ради забавы?

— После того, что было сегодня, — конечно, нет. Вы ведь такой, какой была когда-то и я, — прозрачный.

— Вы? Никогда не могу угадать ваши мысли.

— Это было давным-давно. Идём.

Когда Крум скрылся за снежной завесой хмурого и ветреного дня, в Кондафорде воцарилось мрачное уныние. Клер ушла к себе, объявив, что у неё головная боль и она хочет лечь. Остальные три члена семьи сидели за неубранным чайным столом и — верный признак душевной тревоги — разговаривали только с собаками.

Наконец Динни встала:

— Ну, вот что, мои дорогие, горем делу не поможешь. Во всём надо находить хорошую сторону. Ведь Клер и он могли бы оказаться не белыми как снег, а багровыми от стыда.

Генерал, словно рассуждая вслух сам с собой, заметил: