Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

Из зеркала на меня пялится мое отражение. Натянутая кожа оттягивает вниз нижние веки, открывая слишком много розовой слизистой, и кажется, что глаза вот-вот выпадут. Кора говорит, что из-за этого я похожа на очаровательного «щеночка». А по-моему, это делает меня похожей на статиста из «Ходячих мертвецов».

Я пальцами подтягиваю нижние веки вверх.

Эти девушки и не подозревают, что когда-то я тоже была нормальной, у меня были друзья, а в пенале валялась подводка для глаз, и на переменах я поправляла помаду и замазывала веснушки тональным кремом. Они начали издеваться надо мной, даже толком не узнав.

Будь моя жизнь греческой трагедией, до пожара я была бы главной школьной стервой, а после – усвоила бы несколько уроков доброты. Классический поворот сюжета.

Но я не была плохой. Обычная пятнадцатилетняя девчонка: по выходным ходила на матчи по американскому футболу и тратила кучу времени на подготовку к весеннему мюзиклу. Еще я была дочерью. Другом. Брюнеткой. Певицей.

Можно перечислить еще миллион моих ролей.

Я опускаю руки и вновь смотрю на шрамы.

Теперь я только одно – Обгоревшая.

А благодаря закулисному откровению Кензи и любопытству соседа на уроке я осознала, что серьезно переоценила свою способность оставаться незаметной.

После уроков дядя Гленн забирает меня из школы. Мое тело ноет от целого дня «нормальной жизни», и, когда я залезаю в грузовик, натруженные мышцы пронзает ноющая боль.

– Ну, как прошел день? – с раздражающей жизнерадостностью интересуется дядя.

Видимо, тетя Кора проинструктировала его демонстрировать позитивный настрой по поводу моего рейда в «нормальную жизнь».

– Нормально.

– Подружилась с кем-нибудь?

– Ага. Придется устраивать кастинг, чтобы отобрать лучших.

Гленн с улыбкой кладет руку на мое плечо.

– Все так плохо?

Я вжимаюсь в сиденье, когда мы проезжаем мимо парней-спортсменов, флиртующих с девчонками в форме для игры в хоккей на траве. Мы с Гленном делаем вид, что не замечаем, как они провожают нас взглядами.

– Какая разница? – Я пожимаю плечами. – Это старшие классы. А сейчас я хочу домой.

Разумеется, я употребляю слово «домой» в широком смысле. Мой настоящий дом был местом, куда можно вернуться в конце такого дня, как этот. Я поворачивала на нашу улицу и оказывалась в моем личном маленьком убежище. Где были только папа, мама и я. И успокаивающая уверенность в том, что мне не нужно быть чем-то или кем-то другим.

– Даже не сомневаюсь, – говорит Гленн. – Не хочется портить тебе настроение, но сегодня у тебя занятие в группе психологической поддержки.

Черт, я и забыла об этом маленьком условии, которое Кора включила в шоу по моему возвращению к жизни.

– Вы что, и впрямь хотите, чтобы я туда ходила?

– Кора очень надеется на эти занятия. Она считает, тебе нужна поддержка во время реинтеграции.

В устах Гленна это слово звучит странно – обычно он избегает всех этих бесед. Конечно, он тоже входит в состав «Комиссии по жизни Авы», но там всем заправляет Кора, а Гленн, в основном, присутствует как представитель кровного родства.

– О, кое-кто выучил профессиональный жаргон! Кора заставила тебя прочитать все выпуски «Выживания при пожаре»?

Гленн раскатисто смеется.

– Кора порой слегка перебарщивает…

– Слегка?

– Ладно, изрядно перебарщивает, но ты должна понять, что она не смогла… – Он осекается.

Отвернувшись к окну, я пытаюсь побороть охватившее меня чувство вины.

– Не смогла спасти Сару, – продолжает Гленн. – И она никогда не простит себе, если с тобой что-нибудь случится.

Снаружи идет снег. Одинокая белая чайка бесцельно кружит над землей, будто забыв, куда ей нужно лететь. А на горизонте высятся белые пики хребта Уосатч.

Мы останавливаемся на светофоре, и Гленн треплет меня по ноге.

– Как там говорится, малышка? Дай им шанс?

Он смотрит на меня с мольбой во взгляде. Его нос точно такой, как был у мамы. И мне грустно, что это не она везет меня домой, в один из наших обычных дней, где нет места реинтеграции и мозгоправам.

– Ты же знаешь, доктор Лейн хочет лишь помочь тебе.

Доктор Лейн тоже входит в состав Комиссии по моей жизни – в качестве психолога. Она наблюдала меня все те шестьдесят дней, что я пробыла в региональном ожоговом центре. Шестьдесят дней и шестьдесят процентов моего тела было покрыто ожогами. Это не считая почти двух месяцев, которые я провела в искусственной коме, пока врачи спасали то, что от меня осталось.