Лариса Исарова - На пороге судьбы

Они собирали сведения о старинных снесенных домах и тех, что еще уцелели, интересуясь, кто в них жил, кому они принадлежали. Составляли журнал неповторимых судеб ветеранов революции и войны. В этой маленькой комнате появлялись удивительные реликвии, имевшие не столько художественную стоимость, сколько нравственную.

Шутикова появилась на краеведческих «посиделках» недавно, с того дня, как мать поместили в больницу. Слушала все сообщения внимательно, рассматривала экспонаты музея памяти, но лицо ее оставалось маловыразительным, и она еле отвечала на болтовню Парамонова-младшего. Он имел первый разряд по футболу, входил в команду юниоров страны, кончал десятый класс. Ему прочили учебу в институте физкультуры. Но он решил пойти как все в армию, а потом начать работать, потому что на его руках оставалась древняя прабабушка.

Парамонов-младший в музей памяти притащил ручку от ее лорнета, кофемолку величиной с проигрыватель и бисерный кошелек, очень памятную вещь для его прабабушки, которую она отдала, услыхав, что музей памяти создал Олег Николаевич Стрепетов. Его имя она произносила с благоговением после трагических событий трехлетней давности. Но в их квартире не нашлось старинных документов, и тетрадь Шутиковой вызвала у Парамонова-младшего завистливо-восторженный вздох.

Чернила в ней расплылись, острые буквы лежали косо, многие строки оказались залитыми жиром, а сырость сделала страницы ломкими. Стрепетов потратил много времени, чтобы понять и разобрать текст. А потом предложил прочесть рукопись вслух в красном уголке ДЭЗа. Он пришел к выводу, что писала женщина: по стилю, почерку, чувствам. Поэтому и стал называть найденную тетрадь «Записками правнучки».

В первый вечер на чтение собралось человек десять самых любопытных подшефных Стрепетова. Лицо Шутиковой горело. Она скромно, но чуть горделиво опустила глаза, чувствуя себя точно именинница. Среди присутствующих была и Марина Владимировна, учительница литературы, живущая в одном из соседних домов, давно дружившая со Стрепетовым.

«Я был только исполнителем воли покойной моей супруги, а также ее распоряжения, о котором она мне неоднократно говорила. Я должен отдать должное памяти моей жены и истине, поэтому прошу упомянуть о ней, хотя ее скромность и возражала бы, но мое сердце этого требует, как заслуженную дань добродетели и чувствительности души, которую я потерял… Поэтому я настоятельно хотел бы включить в текст устава этого дома упоминание о благотворительной воли той, которая была светом моей жизни…»

Писал это письмо граф Николай Петрович Шереметев графу Строганову. Он был оскорблен тем, что в проекте устава учреждаемого им Странноприимного дома в Москве, показанного государю, не упомянуто имя его жены, бывшей крепостной певицы Прасковьи Ивановны Ковалевой-Жемчуговой.

Заканчивался бурный и яркий XVIII век. Во Франции вспыхнула и разгорелась революция. В России был отправлен в ссылку Радищев, посажен в крепость вольнодумец Роман Цебриков вослед за Новиковым.

И в это время больная, приговоренная к ранней смерти от туберкулеза удивительная женщина придумала и завещала осуществить одно из самых грандиозных благотворительных дел в России.

По ее воле был построен знаменитый Странноприимный дом, ныне институт имени Склифосовского.

В нем должны были содержать в богадельне сто человек неимущих и увечных, в больнице под этой же крышей — лечить пятьдесят человек бесплатно. Кроме того, на выдачу замуж неимущих и осиротевших девиц попечительному совету полагалось выделять ежегодно 6 тысяч рублей, «на вспоможение лишенных необходимого в жизни продовольствия и скудность притерпевающим семействам всякого состояния — 5 тысяч рублей». Наконец, на «восстановление обедневших ремесленников через снабжение их потребными для работы инструментами и материалами — 4 тысячи рублей…».

Прасковьей Ивановной Жемчуговой — великой крепостной певицей восхищались императрица Екатерина II и князь Потемкин, Павел I и Александр I, музыкант Кордона, архитектор Кваренги и художник Аргунов… Для широкой публики ее талант был недоступен, потому что она всю жизнь принадлежала, как вещь, «Крезу младшему», графу Шереметеву, находившемуся в двойном родстве с царями.

Он ее не просто любил. Уважал. Преклонялся. Не стыдясь это показать. Потому и пытался отстоять ее достоинство в письме к графу Строганову, признавая, что великое дело, которым восхищались современники, придумано не им, а женщиной, крепостной, хоть и ставшей за три года до смерти его законной женой, правда тайной. Официально она числилась отпущенной на волю актрисой.