Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

Два дня доктора слушали наши исхудалые грудные клетки, стучали по острым коленкам, проверяли который год уже не используемые по прямому назначению зубы. Забыты были Ярославны, Онегины, Левинсоны: мы проходили комиссию; через три недели нам предстояло отправиться в военные лагеря.

В середине июня, как только были сданы все экзамены, началась подготовка к отъезду. Девчонки, конечно, отдыхали уже по своим деревням, и в училище остались одни парни. Гизатуллин и Аркяша слегка вроде бы трусили — им рассказывали, что дисциплина в этих военных лагерях прямо железная. А ну если не выдержишь, мало ли как бывает? Говорили и то, что нормативы, мол, выполнять очень трудно: по бегу, по плаванью, по ползанью, по прыганью, еще чего-то… Не опозориться бы…

Альтафи же ходил гоголем, будто не было никому и никогда радостней, чем ему сейчас. Откуда-то раздобыл он военную фуражку, подпоясался ремнем — настоящий солдат, только вот подрасти самую чуточку да нагулять мясца на острые кости.

Лагеря располагались близ Юдина, поэтому — под предлогом: увидать получше город Казань — решили собраться в путь с двухдневным запасом времени.

Перед отправкой для Альтафи наступили золотые деньки. Оказалось, что из всего училища только он один и бывал до этого в городе и, значит, видел там трамваи, четырехэтажные дома, памятники и каменные туалеты. Альтафи за какие-то два дня превратился в настоящего героя. «Ты уж нас не бросай на улице, ладно?» — говорили ему. «А в трамвае, там что — билет надо? Помоги, ладно?» — говорили ему. «А до вокзала как добираться? Покажешь, ладно?» — говорили геройскому Альтафи, и от этого он ходил очень гордый. Аркяша, и Гизатуллин, и даже Зарифуллин ужасно завидовали славе Альтафи и скрепя сердце выполняли для него мелкие, но иногда очень полезные дела.

Первым делом, конечно, мы ринулись в театр. Первый раз шагать по городу, да еще прямо в театр… голова кругом! На сцене татарского Академического кукольники давали интересное представление, называлось оно «По щучьему велению». Посредине сцены из четырех занавесок соорудили нечто вроде маленького дровяного сарая. Сначала вышел артист, тот, что объявляет. Ну красивый! Волос на нем, бровей — уйма, да и голосу-то хватает, такой замечательный голос! Звать его Вали Гаффаров… Непонятно: человек, можно сказать, с картинки сошел, артист — и вдруг с таким обыкновенным именем! Гаффаровых, к примеру, у нас в училище даже трое, один из них в поддавки здорово играет.

Потом в черном сарае открылась маленькая сцена, и там начали выступать всякие куклы. Парни от них прямо остолбенели. Вот это да! И пляшут под музыку, и поют, и слезы с лица ручонками утирают… Здорово, а! Аркяша, Гизатуллин, да и Зарифуллин чуть со стульев не свалились, когда пытались получше разглядеть, как это все у кукол получается. Но Альтафи залил их горячий душевный порыв горстью холодной воды — разоблачением секрета.

— Да артисты там, снизу, их двигают, — сказал он, скучно поглядывая на сцену. — Руки засовывают в них и двигают.

Зарифуллин на эти слова сильно обиделся:

— Вечно ты болтаешь почем зря! Вот, видно же, сама плачет, сама смеется — где там артист, болтун ты этакий?!

В спор вмешался и Гизатуллин.

— Здесь, конечно, чего-то не то… — предположил он робко. — Но только артистов там нету. Не видно же их, где они…

Аркяша в эту проблему влезать не стал: сидел себе молчком и с большим интересом глядел на кукол. Кто их знает? Может, там и вправду артисты, но только все равно здорово. В антракте он с не меньшим интересом считал лампочки в сияющей под самым потолком громаднейшей люстре. Считать было не очень удобно, слепило, и Аркяша три раза сбивался. В конце концов он насчитал ровно семьдесят штук.

После театра, в общежитии городского педучилища, когда уже легли спать, вопрос этот — сколько лампочек в люстре — вызвал оживленную дискуссию. Участвовало в ней человек пятнадцать, и мнения разделились: одни говорили — семьдесят, другие — семьдесят две, даже были такие, которые утверждали, будто бы в люстре и вовсе шестьдесят девять лампочек. Это как же: лишнюю лампочку, что ли, им жалко было поставить, электрикам-то из театра? Один в темноте, самый «левый», заявил необдуманно, что в люстре лампочек — семьдесят восемь. Тогда все сплотились и напали на «левого»; к полуночи с ним уже было покончено…