Ивайло Петров - Нонкина любовь

Он любил лежать, подперев голову рукой, смотреть на своих домашних, прислушиваться к возне в доме и играть с внучком, которого в его честь назвали Колей. В это время он всегда курил папиросу с таким удовольствием, что при каждой затяжке прищуривал левый глаз. Тетку Колювицу всегда возмущали эти глубокие затяжки. «Проглоти, проглоти ее, проклятую, что ж ты только сосешь!» — подзадоривала она его с язвительной любезностью, хватала коробку с папиросами и делала вид, что бросает ее в печку. Она, конечно, ни разу не приводила этого в исполнение да и не решилась бы никогда, поэтому дядя Коля был вполне спокоен за свои папиросы. Когда она ему сказала: «покажи зубы», он приподнялся с лавки и сказал:

— Нона, вот! — и показал все свои мелкие, как рисовые зерна, зубы. Сын его Петко и невестка засмеялись. Засмеялась и тетка Колювица, но она не хотела сдаваться:

— Ведь так же ж! Девка на выданье, а одна-одинешенька пришла с самой фермы. И угораздило построить ее за тридевять земель, пропади она пропадом.

— Ну, ты не ругайся! — серьезно сказал дядя Коля. — Никто не украдет твою дочку. Небось не маленькая.

— Вот то-то и оно, что не маленькая. Люди-то что скажут?

— Ничего не скажут. Каждый хотел бы иметь такую дочку! — дядя Коля поерошил свои густые поседевшие волосы, затянулся и ласково посмотрел на Нонку, гревшую руки у печки.

Вдруг девушка бросилась к матери, обняла ее за плечи и так сильно закружила, что тетка Колювица уронила тарелку, которую держала в руках.

— Да оставь ты меня, сумасшедшая, — защищалась она, притворяясь сердитой, но наконец засмеялась. — Вот почему я хочу, чтобы она дома сидела. Как вернется, весь дом оживает.

Нонка взяла своего племянника, подняла над головой и стала подбрасывать. Коленце радостно взвизгнул, опять все засмеялись, и комната снова наполнилась веселым шумом. Сели ужинать. Нонка наспех поела и убежала в другую комнату. Тетка Колювица тоже выскочила из-за стола, вошла к Нонке и, вытирая ладонью рот, опять ее побранила:

— Ах ты, непоседа! Ты что это сегодня сама не своя? А ну-ка, иди, поешь, а потом одевайся. Вечеринка не убежит!

— Ух, ма-а-ма! Я не голодная.

— Ведь врешь же!

— Я поела с дедом Ламби на ферме перед уходом.

Тетка Колювица добродушно погрозила ей и ушла.

Нонка вытащила из сундука ворох нарядов и положила на кровать. Надела темно-синюю плиссированную юбку, взяла зеленую блузку и приложила к груди. Посмотрелась в зеркало затуманенным взглядом, задумалась о чем-то и бросила блузку на кровать. Не понравилась ей и темно-красная. Одно плечо отвисало, да и цвет этот не шел к синей юбке. Наконец она примерила белую кофточку и решила, что эта будет самой подходящей. Опять стала перед зеркалом и так сама себе понравилась, что невольно показала язык смуглой девушке с длинными ресницами, смотревшей на нее из зеркала.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Раче.

— Ну, красавица, до каких пор мне тебя ждать? — сказала она, подбоченившись и внимательно осмотрев Нонку с ног до головы. — Ого, матушки, как же ты расфуфырилась!

Но и сама она была разряжена не хуже Нонки. Надо лбом вились уже не модные влажные волны, а довольно большой рот с тонкими губами рдел от помады, как гвоздика, Видно было, что Раче немало повертелась перед зеркалом, но сознаться в этом не хотела. Была она высокой, сухощавой, стройной девушкой, и наряд ей очень шел.

— Ой, Нона, какая же ты красивая сегодня! — воскликнула она с искренним восхищением и всплеснула руками. — Как увидит тебя Петр Пинтезов, совсем голову потеряет, вот посмотришь!

Нонка покраснела и, чтобы скрыть смущение, обняла Раче. Нахохотавшись вдоволь, обе подруги выбежали во двор, взялись за руки и понеслись по улице. Тетка Колювица вышла за ними в сени, наказала беречься, не простуживаться и вернулась обратно.

Нонка уже много раз ходила на вечеринки, но никогда еще так не волновалась, как в этот вечер. Большие сугробы, позолоченные светом уличных фонарей; музыка, раздающаяся из громкоговорителей; легкий морозец, пощипывающий щеки; звезды на высоком небе, как вишневый цвет, — все казалось ей необыкновенно прекрасным, а сердце ее замирало от неясного, счастливого предчувствия. Она смеялась и разговаривала с Раче, но мысли ее были далеко. «Будет ли Петр на вечеринке? — спрашивала она себя, хотя отлично знала, что будет. — А что, если он подойдет и пригласит ее потанцевать? Что он за человек?» Когда он пошел в солдаты, она была еще девочкой и только слышала, что сын Пинтеза служил где-то на границе.