Кейт Мак-Канн - Мадлен. Пропавшая дочь. Исповедь матери, обвиненной в похищении собственного ребенка

В конце той недели я с детьми полетела в Англию. Джерри присоединился к нам в Йоркшире. Дело в том, что Майкл и Энн-Мэри попросили нас стать крестными их детей. Кэти и Патрика сразу после рождения они не крестили, и мне кажется, что решение сделать это сейчас возникло у них после того, что случилось с нами. Это заставило каждого из нас задуматься о том, насколько хрупка наша жизнь, о том, что в один миг она может пойти под откос.

Естественно, нам очень хотелось попасть на крещение. После похищения Мадлен я не была в Англии, и, несмотря на то что для меня путешествие было очень волнительным, это не было «возвращением домой». Хотя СМИ были склонны воспринимать это именно так. Мы даже боялись, что они и тут не оставят нас в покое и испортят наш семейный праздник. Поэтому, заручившись поддержкой властей и полиции, мы впервые за все это время все же сумели оторваться от вездесущих журналистов, надо сказать, к их огромному неудовольствию. Вместо репортеров церковь, где проходило крещение, окружили полицейские (никогда еще, заметил Джерри, в Скиптоне не собиралось так много блюстителей порядка), но это было более спокойное и не такое назойливое соседство.

Обратно в Португалию мы вылетели утром 15 июля, в тот самый день, когда в Прайя-да-Луш прибыл Дани Крюгель со своей установкой и командой помощников. Он описал принцип действия устройства, правда, довольно туманно, зато заверил нас, что успех обеспечен на восемьдесят процентов. Нам работать на его оборудовании он строго-настрого запретил, объяснив это тем, что не хочет раскрывать профессиональные тайны, пока не получит патент.

«Как это работает — большая загадка. Вся эта затея кажется нелепой и даже смехотворной, впрочем, не более нелепой и смехотворной, чем наше общение с медиумами, на что мы уже потратили немало сил и времени. Но терять нам нечего. Мы ведь решили “сделать все возможное”…»

Тон моей записи в дневнике весьма циничный, но вообще-то нас захватил энтузиазм Дани, хотя, думаю, это больше было связано с тем, что мы хотели хоть как-то, любым способом , сдвинуть следствие с мертвой точки, и дело здесь не в вере в его методы. Мы чувствовали, что любая деятельность — это лучше, чем постепенно возникающее ощущение застоя.

У нас по-прежнему было много работы: нужны были новые идеи для нашей кампании, да и оставлять без ответа тысячи писем и электронных посланий, которые мы продолжали получать, тоже не хотелось. После нескольких первых, самых тяжелых недель мы смогли больше времени уделять Шону и Амели. Мы были настолько разбиты, до того изглоданы болью и страхом, что нам начало казаться, будто мы перестали справляться с ролью родителей. Беда всех нас лишила многого, коснулась она и близнецов. У них не только отняли старшую сестру, мы отдалились от них, физически и психологически.

В середине июля я как-то застала Амели в нашей комнате, где она смотрела на фотографию Мадлен в рамочке, стоявшую на тумбочке у моей кровати. «Я скучаю по сестричке, — произнесла она отчетливо. — Куда она подевалась?» Меня этот вопрос застал врасплох. Я вдруг поняла, насколько недооценивала как ее понимание ситуации, так и словарный запас.

Как мать я часто ощущала, что вина ложится на мои плечи тяжким грузом. Близнецам нужна была наша любовь. Им нужны были мы. Человеческая потребность в любви безгранична, нередко говорили мне, а я так переживала из-за Мадлен, что однажды подумала: вдруг моей любви не хватит на Шона и Амели? Это стало еще одним поводом для терзаний. Но в той же степени, что мы были нужны им, они были нужны нам. Их веселый смех и искренняя любовь были лучшим лекарством от душевной боли, и мы всегда будем благодарны им за это, а Господу — за то, что они у нас есть.

Среда, 18 июля. День, когда моя жизнь пошла по спирали вниз. Сейчас, вспоминая о состоявшейся тогда встрече с Невесом и Энкарнасаном, я понимаю, что именно она стала поворотным пунктом, началом того, что ввергло нас в новый кошмар.

Единственный положительный момент той встречи — то, что мы обсудили много разных тем. Вот только это не принесло ничего, кроме разочарования, а некоторые моменты и вовсе были как нож в сердце. Следователи снова стали рассказывать нам о Мюрате, и снова они жаловались на нехватку убедительных улик. Ощущение отчаяния, вызванное бессилием полиции, вместе с тем, что они о нем рассказывали, породило во мне бурю негодования, что для меня совершенно нехарактерно. Сейчас мне кажется, что несколько месяцев я была будто одержима бесом, который овладел моими мыслями, наполняя меня злостью и даже ненавистью. И я не могла сдерживать клокотавшую во мне ярость. Мне нужно было выплеснуть ее на кого-нибудь, найти того, кто был причиной этого. Хоть сейчас мне известно, что судебная полиция не считала Мюрата преступником, его, можно сказать, преподнесли мне на тарелочке. Но стоит ли удивляться, что я вела себя именно так, если полиция всеми своими действиями подтверждала то, что именно этот человек виновен в том невообразимом ужасе и в той боли, которая выпала на долю нашей девочки?