Джузеппе ди Лампедуза - Леопард. Новеллы [сборник]

«Ты и на этот раз прав, но согласись, короли, как носители идеи, не могут, не имеют права опускаться ниже определенного уровня, иначе со временем, дорогой шурин, пострадает и сама идея».

Сидя на скамье, князь с полной безучастностью наблюдал за тем безобразием, которое чинил на клумбе Бендико. Время от времени пес бросал на хозяина невинные взгляды, словно ждал похвалы за свой разорительный труд: четырнадцать сломанных гвоздик, поваленная загородка, засыпанная землей оросительная канава. Право, рвение, достойное истинного христианина!

– Молодец, Бендико, подойди ко мне!

Собака подбежала и ткнулась перепачканным носом в руки хозяина, прощая его за то, что он попусту отрывает ее от важного дела.

Аудиенции у короля Фердинанда… [48] Фердинанд II (1810–1859) – с 1830 г. король обеих Сицилий. Властолюбивый и ограниченный, он не оправдал надежд неаполитанских либералов, и все его царствование было отмечено борьбой с оппозицией. Сколько их было! И в Казерте, и в Неаполе, и в Каподимонте, и в Портачи, и черт знает где еще.

Дежурный камергер, с треуголкой в согнутой руке и последними неаполитанскими сплетнями на языке, долго вел его по нескончаемым залам (прекрасную архитектуру которых уродовало убранство столь же отвратительное, как и сами Бурбоны), по тусклым переходам и запущенным лестницам, пока не привел в приемную, где уже ожидали очереди доносчики с пустыми лицами и алчные попрошайки, попавшие сюда по протекции. Камергер, с извинениями освобождая дорогу среди этого толпящегося сброда, провел его в другую приемную – небольшую комнату нежно-голубых тонов, предназначенную для придворных. После недолгого ожидания в дверь постучал лакей, и князя допустили к августейшей особе.

Личный кабинет короля был невелик и нарочито прост: на побеленных стенах портреты короля Франциска I [49] Франциск I (1777–1830) – сын Фердинанда I, в 1812–1815 гг. правитель Сицилии, с 1825 г. король обеих Сицилий. В молодости отличавшийся либеральными взглядами, затем отрекся от них и во время своего царствования всячески боролся с либерализмом. и здравствующей королевы с желчным лицом; над камином Мадонна работы Андреа дель Сарто, казавшаяся растерянной от соседства с расцвеченными литографиями третьеразрядных святых и неаполитанских храмов; на почетном месте восковая фигурка младенца Иисуса с зажженной перед ней лампадкой, а на огромном письменном столе бумаги – белые, желтые, голубые, горы бумаг в ожидании завершающего акта – личной подписи его величества (с неизменным добавлением Божьей милостью ).

Сам король – за этими бумажными баррикадами. Уже стоит, чтобы не ронять достоинства, вставая при появлении князя. Большое бледное лицо, обрамленное светлыми бакенбардами, военный мундир из грубого сукна, сползающие панталоны неопределенного цвета морщат на коленях. Король делает шаг вперед, привычно протягивая правую руку для поцелуя, но тут же спохватывается:

– Салина! Благословенны глаза, что видят тебя!

Неаполитанский говор короля режет уши еще сильнее, чем говор камергера.

– Прошу ваше величество извинить меня за отсутствие придворного мундира. Дело в том, что я здесь проездом и не мог упустить случая засвидетельствовать вашему величеству свое глубочайшее почтение.

– О чем ты говоришь, Салина! Ты же знаешь, в Казерте ты у себя дома. Так что, пожалуйста, без церемоний, – отвечает король, садясь за стол и предлагая князю (с небольшим, правда, промедлением) последовать его примеру. – Как там девочки?

В вопросе таится пикантная двусмысленность, и князь решается ее обыграть.

– Какие девочки, ваше величество? – с невинным видом изумляется он. – В моем-то возрасте, и притом что я связан священными узами брака.

Губы короля растягиваются в улыбке, но руки, перебирающие бумаги, выдают раздражение.

– Да как ты мог подумать такое, Салина? Я спросил про твоих дочек, про юных княжон. Кончетта, наша любимица, наверно, уже большая, совсем барышня?

После семейной темы он переходит к науке:

– Ты, Салина, прославляешь не только себя, ты прославляешь все королевство! Наука – великая сила, но она не должна посягать на Церковь.

Затем дружеская маска снимается, ее заменяет строгая маска государя.

– Скажи-ка, Салина, а что говорят на Сицилии про Кастельчикалу?

Много чего говорят. Монархисты – одно, либералы – другое, но дон Фабрицио не намерен предавать друга, поэтому отвечает уклончиво, старается отделаться общими фразами: