Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

— Правильно, Филипп. Грандиозное свинство. Сплошная гадость… И все же нельзя забывать, что это только частность.

Шербаум сказал:

— Вот они сидят.

Я сказал:

— Они объедаются с горя.

Шербаум:

— Знаю, затыкают все прорехи своей жизни пирожными.

Я:

— До тех пор, пока они жуют пирожные, они довольны.

Шербаум:

— Эту обжираловку надо прекратить.

Некоторое время мы наблюдали за всей этой механикой: вилочки для пирожных поднимались и опускались, дамы без конца пили маленькими глотками, отставив мизинец. (Они называли это «лакомиться».)

Я попытался побороть отвращение Шербаума (а также свое):

— Собственно, это может только насмешить.

Но Шербаум различал за всем внутренние закономерности.

— Таковы ваши взрослые. И вот предел их мечты. Они достигли его. Свободно выбирают и свободно заказывают, вот что они понимают под демократией.

(Должен ли я был опровергать его сильно утрированный вывод с помощью сложных рассуждений о плюралистском обществе? Скажите, доктор, что бы вы сделали на моем месте?)

Я попытался развеселить мальчика:

— Представьте себе, Филипп, что эти дамы с их расплывающимися телесами голые…

— Нет, они не будут больше уплетать за обе щеки пирожные. А когда захотят приняться за старое — подавятся, перед глазами у них встанет Макс, горящий, катающийся по земле Макс.

Я сказал:

— Ошибаетесь. На этом самом месте они вас и прикончат. Заколют зонтиками и каблуками. Посмотрите на их когти. А другие, те, кто просто прогуливался, встанут в кружок, будут проталкиваться вперед, а потом затеют спор: какой породы собаку сжег этот валяющийся на мостовой кровавый комок — пинчера, терьера, таксу или пекинеса? Некоторые прочтут ваш плакат, разберут слова «бензин» и «напалм», скажут: «Какая безвкусица!» Конечно, большинство дам, поглощавших пирожные, расплатятся сразу же после того, как они вас прикончат, и, выразив свое недовольство директору, покинут кафе Кемпинского. Но их место займут другие дамы в похожих шубах и шляпках, они закажут яблоки в тесте, безе со взбитыми сливками и пирожные с кокосовой мякотью и медом. Размахивая вилочками, они будут показывать друг другу, где это случилось. Здесь, здесь, где мы стоим!

Шербаум ничего не говорил, смотрел неотрывно на то, как таяли горы пирожных и как приносили все новые и новые порции тортов, а я продолжал расписывать последствия его поступка:

— Пойдут разговоры о бесчеловечной жестокости, и, сидя перед пирожными со взбитыми сливками и чашечками мокко, дамы будут с упоением расписывать происшествие с собакой, ведь Макс не станет тихо, терпеливо и быстро гореть. Я вижу, как он прыгает и катается, слышу, как он визжит.

Шербаум все еще не сказал ни слова. Макса мои речи не трогали. А меня прямо понесло. Надо говорить, говорить не умолкая.

— Разумеется, имело бы смысл попытаться, чтобы дамы уменьшили потребление пирожных. Но тогда следовало бы написать на специальной табличке, сколько калорий содержится в каждом кондитерском изделии. Например, один кусок струделя с изюмом содержит 424 калории. Не мешало бы установить и компоненты изделий — углеводы, белки, жиры. Не так глупо, Филипп. Просветительский поход против общества изобилия.

Когда я приступил к перечислению ингредиентов и калорий в шварцвальдском вишневом торте, Шербаума начало сильно тошнить — его несколько раз вырвало на мостовую перед террасой кафе. В механизме движения вилочек для пирожных произошел сбой. Шербаум давился, но ничего не получалось. Прежде чем нас окружили люди — прохожие уже стали останавливаться, — я протащил Филиппа и визжащего Макса через Фазаненштрассе, и мы смешались с толпой, праздно прогуливающейся в это послеобеденное время. (Как быстро можно скрыться!)

В автобусе я заметил:

— Это произвело на них куда большее впечатление, чем произвела бы горящая собака.

— Но они понятия не имели, почему я блевал.

— Все же шутка удалась. Как они смотрели, Филипп, как они смотрели!

— Не я, а они должны блевать, когда Макс будет гореть.

— Нуда, нуда. Это может случиться с каждым. Внутреннее раздражение…

— Вы просто не хотите признать: я оказался слабаком.

Я предложил ему не идти сразу домой, выпить у меня чаю. Он кивнул, но продолжал молчать. В лифте он держал Макса на руках; я заметил, что на лбу у него выступили капли пота. Я сразу же поставил кипятить воду, но он отказался от чая, хотел всего лишь прополоскать рот. Я предложил: