Лукас Бэрфус - Коала

Кто-то его позвал.

Он обернулся.

Отныне ты с нами.

А кто с нами, у того должно быть имя.

Твое имя пришло издалека.

С другого континента.

Летело через моря-океаны, пока не обрело тебя.

Береги его.

Будь его достоин.

Оно будет тебе защитой. Но и ты должен оберегать свое имя. Храни его про себя. Держи его в тайне, иначе оно потеряет силу.

И вот имя прозвучало.

Он услышал.

Три слога.

Знакомое слово. Он знает такое животное.

Даже не черное. И совсем не сильное. Ленивое, с мохнатыми ушами, странный зверь, над которым все потешаются. Самое лестное, что об этой твари можно сказать, это что она «миляга».

Может, это имя-обманка? Он слыхал, так делают иногда, вроде как розыгрыш, чтобы подухариться. Скажут какому-нибудь засранцу, что он, допустим, «червяк» или «божья коровка». Помурыжат несколько дней с этим именем, дадут помучиться, пока он, весь зареванный, вообще из палатки вылезать не перестанет. А уж потом как-нибудь ночью все снова повторят и уже настоящее имя откроют.

Они слезли с елки, сморенные усталостью, побрели в лагерь.

Легли спать. Оставшиеся дни ушли на то, чтобы разобрать лагерные ворота, сторожевую вышку, засыпать выгребную яму.

Ночами было тихо. Слишком тихо. Никто за ним так и не пришел.

Наступил последний день. Он все еще надеялся, что перед самым отъездом кто-то из вожаков отведет его в сторонку и назовет настоящее имя. Но вот уже в последний раз спустили флаг с лилией Бургундов, выстроились напоследок в каре — и все, лагерь кончился, а он понял: теперь ему с этим именем жить.

И не спросишь — почему, за что? Не положено, тайна — она тайна и есть.

Поехали обратно в город, наступила осень. Он пытался сжиться со своим именем, примириться с ним.

Но ведь ничего грозного. И красоты никакой. Ни тебе силы, ни быстроты, ни ловкости или хотя бы хитрости, что ли. Косматый увалень. Причуда природы. Каприз эволюции. Куда с этим?

Ну да, сейчас он просто мелкий засранец, но не век же ему таким оставаться. Он хочет стать большим, взрослым засранцем. И на их городке, этой засранной дыре, свет клином не сошелся, есть дыры побольше. Он хочет их повидать. А с таким именем куда подашься?

Отец спросил, получил ли он скаутское имя, и он был рад, что может в ответ сослаться на тайну и дурацкую эту кличку не произносить.

В школьной библиотеке нашлась книга про его тотем. Там были картинки с изображением плюшевого пупса в кругу человеческой семьи, — отец, мать, дочка, все вместе со зверем под кроной раскидистого дерева. Отец прижимал пупса к груди, дочь чесала за пушистым ухом, а мамаша, стоя над этой троицей, осеняла всех благостной улыбкой. Он прочел: «Типичный распорядок дня этих обаяшек — кормежка, сон, бодрствование и полудрема. Стрессы им, похоже, неведомы вовсе». И еще: «Так и хочется взять их на руки и приласкать — а им, видимо, только этого и надо».

Это все не про него.

В конце концов, он не плюшевый мишка.

И на руки его в жизни никто не брал. А уж подавно мать, та сколько лет назад его бросила, живет с другим дядькой, в чужой семье, которую ему дозволяется навещать раз в месяц, по воскресеньям.

Он изучал себя в зеркало.

Черные волосы, курчавые и густые. Такие же черные глаза. Кожа смуглая, даже оливково-зеленоватая слегка, не то, что у других ребят с их румяными, кровь с молоком, мордашками. В нем есть что-то от чужака. Его прабабка связалась с пришлецом, с заезжим лудильщиком. В его жилах цыганская кровь. А цыгане — они вовсе не миляги. Они гордецы. Они опасные.

А потом он вычитал все в той же книжке нечто и вовсе непонятное, что к нему совсем уж не подходило и даже внушало страх: «Большие мастера в обеспечении себе пропитания и обустройстве жизненного пространства, эти животные, однако, в одном отношении весьма уязвимы. Они почти не переносят изменений привычной среды обитания, на всю жизнь сохраняя привязанность к одному обжитому месту».

Черт побери, это еще что за хрень? И ребята в лагере это знали? Посчитали его не только потешным, но еще и лентяем — ну, ладно. Это он как-нибудь переживет. Но чтобы на всю жизнь застрять в их городке? Никуда не ездить, навсегда прирасти к месту, и это ему-то, с его осьмушкой цыганской крови, ему, кого так увлекают приключенческие книжки, истории про дальние страны, кого так и тянет прочь?

Он вообще не представлял, чем ему тут заняться. В этой дыре.

А прежде всего — что тут такого особенного, от чего ему никак нельзя оторваться и чего больше нигде на свете не сыщешь?