Лоренс Даррелл - Рассказы из сборника 'Sauve qui peut'

- Это kismet, Антробус, - сказал он, и я испытал такое чувство, будто надо мной захлопнулась крышка гроба. У меня опустились плечи и подбородок с глухим стуком упал на грудь. Конченый я человек! Мне почему-то вспомнилась моя старушка-мать, одиноко жившая в Сент-Абдомен-ин-зе-Уолд. Что бы она сказала? Мне вспомнилось многое.

- Что ж, - изрек я наконец, взяв себя в руки. - Будь что будет.

Все как-то сразу повеселели, оживились. В последующие несколько дней сотрудники проявляли ко мне удивительное участие, обращались приглушенными, сочувственными голосами, словно к тяжелобольному, ходили вокруг на цыпочках, будто боясь отвлечь от печальных мыслей. Какие только способы избегнуть своей участи я не обдумывал - но все они были абсолютно неосуществимы. Дошло до того, что я часами просиживал на сквозняке в надежде подхватить воспаление легких. Я недвусмысленно давал понять, что уступлю свои места в ложе Большого театра всякому, кто по доброте душевной пойдет к курдам вместо меня. Бесполезно.

И вот этот день настал. Можно было заранее накрыться саваном. Что я и сделал. Все сотрудники посольства вышли пожать мне на прощание руку. Полк-Моубрей отдал в мое распоряжение свой "роллс-ройс" с флажком и личным шофером.

- Я велел водителю захватить аптечку, - хриплым от волнения голосом напутствовал меня он. - Мало ли что... - По тому, как шеф говорил, можно было подумать, что я - жертвенный агнец.

Де Мандевилл вложил мне в руку нюхательную соль и упавшим голосом произнес:

- Прошу тебя, передай крошке Абдулу наши соболезнования.

- Попробуй все снять крупным планом, - напутствовал меня Давбаскет, протягивая свою "лейку". - В "Санди таймс" уже давно просят что-нибудь сенсационное, деньги они платят сумасшедшие - я с тобой поделюсь. Другой возможности обставить Тони у нас не будет.

Вот подлец! Но мне было не до него. Я молча вернул ему фотоаппарат и, сев в лимузин, умирающим голосом выговорил:

- В курдское посольство, Тобиас.

Курды, надо отдать им должное, все устроили на широкую ногу. На задней лужайке, под громадным навесом, где были нарядно накрыты столы, мы, дипломаты, и собрались. Большинство посольств, надо сказать, были представлены и. о. вице-консулов; вид у них был какой-то напряженный, они были бледны, от многих пахло бренди. Что ж, возможно, курды нация и молодая, но пустить пыль в глаза они умеют ничуть не хуже старых. Все работники миссии были одеты в ослепительно синие tenue, в углу же, за приставным столиком, где были разложены устрашающего вида орудия пытки, стояла небольшая группа мрачных верзил, завернутых в попоны разных цветов. У верзил были бритые затылки, алого цвета десны, переговаривались они, как бушмены, сухими, щелкающими звуками, а лица их напоминали разверстые угольные шахты. Насколько я понял, это были сотрудники медицинского отдела курдского посольства, а попросту говоря палачи. Но где же тот самый безбородый юнец, в чью честь и было организовано все это пышное торжество? Набравшись смелости, я задал этот вопрос послу.

- Мой сын?! - воскликнул посол. - Он будет здесь с минуты на минуту. Едет из аэропорта. Сегодня утром он прилетел из Лондона.

Признаться, меня эта информация несколько озадачила, но... у курдов свои порядки.

- Подумать только! - продолжал глава миссии, потирая руки. - Абдул ведь ни о чем не подозревает. Для него это будет сюрприз, маленький сюрприз. Представляю, как он развеселится, когда увидит... - И он махнул рукой в сторону палачей.

Что ж, пусть радость его будет беспредельной, подумал я и решил покамест подкрепиться весьма аппетитным рахат-лукумом, который обнаружил в конце стола. В конечном счете, сказал я себе, смотреть ведь вовсе не обязательно, можно закрыть глаза или отвернуться...

По счастью, страхи мои оказались напрасными. Представьте наше всеобщее удивление, когда, чтобы обнять мать с отцом, под навес вошел не хныкающий подросток, а двадцатилетний верзила с пышными усами и чистосердечным, открытым лицом. И этому молодому человеку предстояло стать жертвой! Не скрою, чистосердечное, открытое лицо Абдула несколько омрачилось, когда его ввели в курс дела. Разделить радость этого события он отказался наотрез. А как бы, интересно, поступили на его месте вы? Ведь он, ко всему прочему, вернулся из Оксфорда, где не только получил диплом с отличием, но и входил в сборную университета по боксу. Мать с отцом встревожились не на шутку и принялись уговаривать сына по-курдски.

Однако на все их просьбы Абдул отвечал почтительным, но решительным отказом. Он красноречиво мотал головой, в глазах появился злобный блеск. В конце концов отец потерял терпение и сделал знак стоящим в углу головорезам: если Абдул не хочет разделить радость этого торжественного события сам, придется его заставить. Но пребывание в Оксфорде, как видно, не прошло для молодого человека даром: двух палачей он ударом справа и слева немедленно отправил в нокаут, остальные навалились на него сзади. Поднялся невероятный переполох. Вертясь волчком по лужайке и пытаясь сбросить повисших на нем палачей, Абдул уложил на землю добрую половину дипломатического корпуса и перевернул накрытые столы, после чего, развернувшись, выдернул из земли шест, на котором крепился навес, - и вся конструкция рухнула на нас вздымающимся разноцветным облаком. Истошные крики, визг... Цилиндр я потерял, зато сумел выбраться на четвереньках наружу и, жалобно скуля, заковылял к воротам. В результате мне досталась лишь коробка рахат-лукума, которым по возвращении я щедро поделился с коллегами. Рахат-лукум пришелся им по вкусу, и меня единодушно признали героем. На комплименты не скупился никто, вот только Полк-Моубрея мое поведение на приеме вызвало смешанные чувства, однако, обдумав происшедшее на досуге, он сделал весьма здравое умозаключение. "В дипломатии, - заметил он, - довольно часто приходится руководствоваться принципом "спасайся кто может".