Владо Жабот - Волчьи ночи

И, может быть, именно поэтому он решился.

И сделал первый, гулко отозвавшийся шаг… и шагал вперёд… прямо посреди нефа… как обладающий властью человек, который хочет и знает, как должно быть, который не интересуется какими-то захолустными бреднями, деревенскими психозами и который совсем не боится никого и ничего, который имеет право и должен поступить именно так, решительно шагать в самый центр, в безмолвные взгляды, в багровый сумрак… У него сильно колотилось сердце. Перед глазами всё качалось и кружилось. Ноги с трудом повиновались ему… Но рождённая святым чувством долга и жганьем храбрость гнала его вперёд, прямо на церковную кафедру — по крутым трухлявым ступенькам, по покривившимся и щелеватым доскам, к едва дышащей на ладан ограде… Мыслей почти не было. Только замешательство. Какая-то разбухшая тусклость во взгляде. И неуёмная дрожь в груди, от которой лёгкие едва втягивали воздух, но были не в состоянии справиться с выдохом, так что в боках у него кололо и жгло от перенапряжения… и от устремлённых снизу неподвижных и настороженных взглядов.

— Когда я принял эту должность… эту честь, — едва выдавил он, поскольку писклявый голос ломался и подрагивал, пауза мучительно затягивалась, и он едва мог произнести какие-то слабые, задыхающиеся слова, которые превращались в молчание… — и поскольку я принял назначение… непосредственно от самого господина профессора Михника… я обязан выполнить свой долг…

Они всё ещё не кашляли.

Всё теми же неподвижными, багрово-красными взглядами пялились на кафедру.

— Дорогие братья и сестры, — он взял разгон, после которого едва мог вымолвить, что сегодня рождественский сочельник…

— Там… вероятно, осталась только мягкая белизна… — снова начал он. — И в этой мягкой белизне повсюду вокруг нас таиться благодать, которая понемногу гасит твой огонёк и ты, как снежинка, таешь в широко раскрытой белой ладони…

Он удивлялся, что нашёл такую удачную мысль. И с дыханием сразу стало легче. Сердце частило, выбираясь из мучительного приступа судорожной дрожи… и мысли светлели…

— Туда ведёт наш путь, дорогие братья и сестры… Не надо пугаться тени, которая всегда предшествует смерти…

Всё-таки ему надо было сделать паузу. Он задыхался, словно рывком поднял тяжёлый груз… ему казалось, что они прислушиваются к его словам…

— Посмотрите, сам Бог спустился на землю и унизил себя, приняв бессильное человеческое подобие… чтобы показать, как можно и как нужно любить. Сам Бог, братья и сестры…

Голова всё ещё кружилась от полуобморочной слабости. Но голос становился более сильным, более ясным и решительным, и мысли не так часто ускользали в то грохочущее кружение, из которого совсем недавно нельзя было извлечь абсолютно ничего. А сознание того, что они не видят его лица, придавало ему дополнительное спокойствие.

— Он, который мог явиться с громом и молнией, который мог подчинить себе мир огнём, пламенем и страшными бедствиями, который мог в одно мгновение добиться того, чтобы все как один, испуганные и смиренные, упали перед Ним ниц. И в один голос твердили Ему о преданности…

Вероятно, Михник тоже слушал его.

И Куколка, и Эмима…

— Упали бы ниц владыки, — расхрабрившись продолжил он. — Упали бы полководцы. Упали бы армии. Все, богатые и бедные, правые и неправые, ползли бы к Его ногам и с испуганным сердцем отказались бы от всякой гордыни, всякой лжи, всякого честолюбия, зависти и злобы, от всего, что порождает зло… чтобы под стопами Всемогущего была только ровная чистая белизна. Только смирение, братья и сестры. Без капли сопротивления в побеждённой груди.

Он даже позволил себе многозначительную паузу.

— Ведь Он не пришёл с молнией и громом, — словно в утешение он понизил голос… — не с бедствиями и несчастьями… Пришёл маленьким беспомощным ребёнком, дорогие мои. Не во дворец. Не в храм. Но в хлев. В ясли. И именно из этого жалкого хлева, из этих яслей в наши сердца, как волшебный дар, воссиял свет. И каждый из нас принял этот волшебный дар…

На мгновение он замолчал.

Мысль как-то прервалась.

И молчание, которое давило снизу, показалось ему пучиной, готовой поглотить его в любой момент….

С хора в низкой тональности, как-то угрожающе мрачно подали голос трубы органа. А в некоторых глазах там, внизу, появились холодно-красные жёсткие всполохи.

— И что же представляет из себя этот дар?

По сути дела, он и самого себя спрашивал.