Михаил Анчаров - Дорога через хаос

Разбогатеют люди и в довольстве

Не станут убивать себе подобных.

И расцветут науки, и тогда

Останется подняться лишь на воздух

На крыльях тех, что я построю людям.

Пока прощай!

Цезарь

(зачарованно)

Прощай… И жди гонцов.

Леонардо уходит. Остаётся Цезарь. Тихий, одинокий, жёсткий восторг.

Да, крепкий был орешек. Никогда

Не уставал я так от разговора.

Победа! А? Но какова победа?!

Нежданное свалилось мне богатство…

Медичи, толстопятые купцы,

Такого великана проглядели!

И Сфорца не сумели разгадать,

Не дали развернуться Леонардо!

О, господи, спасибо за удачу!

Благодарю за то, что надоумил

Ты песню об Италии пропеть.

Ну, я тебя не выпущу, маэстро.

Ты мне дороже княжества иного.

Сначала ты послужишь мне за совесть.

Потом служить начнёшь мне из-за страха,

Что я тебе не дам служить за совесть.

Ну а потом послужишь и за деньги.

Меня недаром Цезарем зовут.

Так и маэстро говорит – вперёд!

(Уходит.)

…Жизнь раздвоилась. И стал я жить двумя жизнями.

Не мог я больше думать, о чём прежде думал. Стало мне жалко людей, и восхищаться я стал людьми. И чем больше я жалел людей и восхищался ими, тем больше катилась моя жизнь в непонятную сторону.

– Запретить бы это искусство к чёртовой матери, – сказал Илларион.

– Нельзя. Что останется? Водку жрать?

– Ты посмотри,что с собою сделал!

Умный я стал до противности, а всё дурак дураком. И не могу понять, отрываюсь я от жизни или приближаюсь к ней. А в чём она, жизнь?

Якушев говорит:

– В том и жизнь.

– Так ведь у меня несчастья начались, дядя Костя. Княгиня моя от меня уходит куда-то вниз под гору. А я её только теперь любить начал.

– Изменяет?

– Нет ещё.

– А раньше ты счастлив был?

– Спокойный был.

– До конца?

– Нет. Всё тянуло куда-то.

– Куда тянуло, туда и пришёл, – говорит Якушев. – Значит, ты такой, а не какой-нибудь другой. И ничего с этим не поделаешь.

– А кому это нужно, то, что я делаю?

– Кроме тебя?

– Да. Кроме меня.

– Это будет видно только в конце работы. Вначале – неизвестно. Тебе людей жаль?

– Жаль.

– Значит, есть надежда, что твоя вещь будет им нужна. Живи с надеждой.

Княгиня говорит:

– Что ты делаешь, Коля? Что делаешь?

А что я делаю? Я и сам хочу понять. А пьеса движется.

Мать ей говорит:

– Бросай его. Немедленно.

– Не могу.

– Ты несчастлива. Годы идут. Ты же красавица. Хочешь, я тебя устрою в кино сниматься? У меня связи. Бросай его.

– Мама, я им гордиться начала, мама…

– Кем гордиться? Этим… этим… Вам надо срочно выяснить отношения.

А для нас это уже пройденный этап. Навыяснялись.

– Я боюсь за тебя…

– А я за тебя…

– Тебе надо срочно менять жизнь…

– И тебе…

Дальше этого не шло. Укатались.

И тут я стал замечать, что мне перестали нравиться пьесы, артисты, стихи, фильмы, картины, книжки. Не все, конечно, а большинство. Не потому, что я стал замечательно писать, нет, куда там, а потому, что они незамечательно написаны. Стали нравиться несколько человек из каждой художественной профессии. Я даже списки себе составил из наших и иностранцев.

Из наших – Пушкин и Герцен, художники – Александр Иванов и Суриков и ещё почему-то – Рокотов, из драматургов – опять же Пушкин, а если до конца честно, то сцены из рыцарских времён. Из непонятных произведений – “Слово о полку Игореве”. Из “Божественной комедии” – “Ад”. Из иностранных пьес, если до конца, то “Король Лир” – твёрдая какая-то пьеса и горькая до сухоты. Вебстер понравился – это я для себя открыл, а его почти никто не знает. Ещё открыл для себя “Лорензаччо” Мюссе. Из кино – “Чапаев” и “Аэроград”, “Ночи Кабирии”, “Новые времена”. Из Рембрандта – больше всего – последний автопортрет с полотенцем на голове, из Веласкеза – последний портрет короля Филиппа – будто одним росчерком вылеплен опойный человек, разученный художником наизусть. Из “Фауста” мне вторая часть нравится больше первой, потому что в ней есть тайна, а в первой всё понятно.

И выше всех художников для меня Леонардо да Винчи, и сам он – как он смотрит, старый, с последнего автопортрета – орлиные пронзительные очи… глядят на нас с Виндзорского портрета… и стянут рот неутолимой жаждой… у Леонардо… старческие кудри… спадают вниз… скрывая под собою… размах надменный плеч богатыря…