Михаил Анчаров - Дорога через хаос

Особенно из книжек про Леонардо мне запомнилось – Габриэль Сеайль, “Флорентийские чтения”. Волынский не понравился – одни стоны. Всего Леонардо прочёл от корки до корки, издание “Академия”. На Гуковском – плевался. Гуковский Леонардо дилетантом считал, а сам доказывал, что эрмитажную “Флору” не Мельци написал, ученик Леонардо, а сам Леонардо, и что это и есть “Джоконда”, а не та, что в Лувре висит, – так у него получалось по его вычислениям. Я в Ленинград смотался, смотрел. Слабо. Складки на рукавах как бельё на верёвке – макаронами, а у Леонардо в складках ритм… А “Мадонна Лита” эрмитажная – под вопросом. Наверно, вопрос профессор Гуковский поставил. А уже мне было ясно, что, кроме Леонардо, её просто написать было некому. Я уж тогда все картины Возрождения мог на репродукциях вниз головой узнавать. Зрительная память у меня развилась как у фотоаппарата – щёлк, и намертво. А тут я ещё достал книги – “Быт и нравы Италии эпохи Возрождения”, кажется, Бургхарта какого-то, и совсем ополоумел. Кондотьеры грызутся как пауки в банке, резня идёт, отравляют друг друга, колдовство, ведьмы, Содом и Гоморра, Макиавелли советует, как в князья пробираться, Цезарь Борджа родственников приканчивает, художники крепости строят, Савонарола картины жжёт, призывает очиститься от скверны роскоши.

Днём работа – это дело чёткое. Вечер и полночи – постель, где Княгиня помаленьку ведьмой становится. Под утро – выписки сортирую – зачем? – ещё сам не знаю. Тут её мать в отпуск с собой увезла в санаторий. Я один в пустой квартире как с цепи сорвался – почти спать перестал. Два часа перед работой спал, а после работы – домой. Всё хотел жизнь того человека себе представить и как он столько мог успеть.

Но тут всё кончилось, как и надо было ожидать.

Съел я всухомятку кусок сыра плавленого и кильку, и у меня рвота и понос.

А годом раньше холера была. Все тряслись.

Наутро встать не могу. Вызвал доктора. Тот расспросил меня брезгливо. Приехала машина, и меня – в поносную больницу.

Холеры не оказалось. Говорят – дизентерия, будем ждать анализов.

Поносники в домино режутся, а я им про Леонардо рассказываю дохлым голесом.

Спрашивают:

– Ты интеллигент?

– Нет, – говорю, – работяга.

– Так какого тебе хрена до этого Леонардо? Садись, козла забьём. Или ослабел?

– Ослабел.

А потом на электроректоскопии не выдержал и заплакал. Я такого унижения ни разу в жизни не испытывал. А докторша, молодая, красивая, говорит:

– Ну что вы так волнуетесь? Это же обычное дело.

– Не могу, – говорю. – Или отпускайте, или удавлюсь к чёртовой матери.

– Не могу. Ждите анализов.

А ночью пришли строчки. И я даже не сразу понял, что это стихи, но без рифмы.

До утра просыпался раз десять и проверял, не забыл ли.

Утром записал.

И тем же утром анализ пришёл – нет дизентерии, острый нервный колит. Доконал себя.

– Отпустите, – говорю. – Буду долечиваться дома. Я погибну здесь.

– Очень вы чувствительный.

Однако отпустили.

Приехал домой. Лежу, в потолок смотрю. Рискнуть, думаю, или нет?

Я стихи писал, пьес никогда не писал, да ещё в стихах. Я же не Шекспир, я просто девушку с горностаем полюбил; и Леонардо, и Александра Иванова, и Василия Ивановича Сурикова. Мне ж пьесу не осилить, а не осилю – брошу. А если осилю, что с ней делать, с этой пьесой, а? А у самого трепет, и, чувствую, лечу, влечёт меня куда-то угрюмая чужая сила, и уходит день… на башнях облаков… певучий след… оставил тихий вечер… – неужели началось, думаю, – уходит день… как горестно… как жалко… ещё один поклон календаря…

Ну а дальше – начал эту пьесу писать.

Якушев мне сказал:

…Искусство, конечно, произрастает на почве. Но забывают, что злак хотя и произрастает на почве, однако не порождается ею.

Это раньше думали, что мухи родятся от гнилого мяса. Теперь знают, что мухи родятся от мух.

Поэтому хотя художник и родится в среде, он родится не от среды, а от художества, в нём заключённого, как настоящий учёный родится не от образования, а от ума.

Образование и среда могут только либо помочь, либо помешать развернуться тому, что положено.

Поэтому так часто искусство контрастно к среде, в которой оно возникло, но которой не порождено. Пришла пора ему родиться, и оно родится, когда благодаря, а когда и несмотря на почву. Хотя находятся умники, которые думают, что это не так.

По их логике выходит, что Пушкин-поэт родился потому, что его прогрессивные идеи оттачивались на николаевском булыжнике. А ведь дети понимают, что его поэзия – это цветок, который ломает даже асфальт. Дети-то знают.