Михаил Анчаров - Дорога через хаос

– Так, может, больше смотреть не на что?

– Коля… Что ты делаешь?.. Где наша любовь?

– У мамы спроси.

– Она мне всю жизнь отдала.

– Отняла, – говорю. – Пойдём в музей.

– Голых женщин смотреть? Да?

– Одетых. В Третьяковку пойдём. Якушев велел к Сурикову приглядеться.

– То Леонардо, то Суриков, то Илларион. Я твоего Иллариона ненавижу.

– Пойдем в музей.

– Нет.

– Пойдём в музей!

– Не пойду.

– Пойдём в музей…

– Пойдём.

Я в то время занимался как бешеный. То времени девать некуда, а то сутки мигают как светофор…

Два месяца промигало, я сообщение в клубе сделал. По энциклопедии. А то, что я про Леонардо в Ленинке вычитал – этого не расскажешь. Слов таких у меня тогда не было. Закружило меня. Сплю и вижу ту эпоху итальянского Возрождения. Пока Якушев не сказал:

– Затормози. А то специалистом станешь.

– Дядя Костя, а разве плохо?

– Художник в тебе пропадёт. Засохнет.

– Почему?

– Материал задушит. Полюбишь болтать про Леонардо, а его разлюбишь.

– А что делать?

– Тебе надо цветом захлебнуться. Пора тебе Сурикова поглядеть. Иди. Придёшь – расскажешь. Только не ври. Не понравится, так и говори – не понравилось. Иди. Да жену возьми.

– Зачем?

– Возьми. Знаю, что говорю.

А это у нас не первый разговор с ним про Сурикова.

Ну, потопали мы. Я такси взял. Согласилась всё же ехать моя Княгиня.

Не спугнуть бы. Только бы глядеть не мешала.

Подъезжаем к Третьяковской галерее – опять очередь. В полпереулка.

– Всюду у нас очереди, – говорит Княгиня.

– Не срамись, – говорю. – Не за гарнитурами очередь.

– Давай займём, – говорит. – А пока погуляем.

Заняли мы очередь за одним из Челябинска, а позади нас из Бурятской автономной пять человек. Говорят – ничего не поймёшь.

Стали неподалёку ходить. Выпили кофе с бутербродами – напротив Третьяковской галереи палатка. Рядом школа художественная. По двору шмокадявки с этюдниками бродят, и лапы перемазанные. Автобусы стоят. “Интурист” машины гоняет.

– Смотри, какая решётка богатая, – говорит Княгиня. – Войдём, поглядим.

– Библиотека, – говорю.

– Вот люди жили… – говорит Княгиня.

– Которые решётку делали?

– Это меня не касается.

– Зря я тебя позвал.

– Я могу уехать.

И всё такое в этом роде.

– Ну скоро там?.. А то я устала ждать.

– Пускают… Бежим.

Пошли мы по Третьяковке. Картин бесчисленно. Княгиня:

– Смотри, какая картина красивая. Вот бы нам такую над тахтой. Дорогая, наверно. А раньше, наверно, дешёвая была. Сейчас все предметы роскоши дорожают. Коля, а это кто? У него лицо незначительное. Я бы за него не пошла. Коля, а это, смотри, Пушкин. Как живой. Кипренского. Я знаю.

Экскурсоводы орут. Княгиня ахает.

А тут звук выключили. Вижу только, Княгиня рот разевает, как рыба, а слов не слышно. Это значит я картину увидал и опять про Леонардо вспомнил. Александр Иванов. “Явление Христа народу”. Тихая картина. А вокруг тихие люди. А по стенам тихие этюды к этой картине. И тут я почему-то снова вспомнил Леонардо.

Нет, подумал я, мало я ещё про Леонардо знаю. Продолжим. Не нахлебался я ещё этого варева. Надо разобраться. Я докопаюсь. Самому мне художником не быть, это я понял. Но я докопаюсь до сути. А до какой сути – сам не знаю.

Смотрю на картину – Александр Иванов, русский человек, а картину написал из чужой жизни. Значит, надо ему это было для чего-то, значит, можно проникнуть. Во всё.

Иоанн Креститель – лицо мощное. А вдалеке тихая фигура. Слева – ветки, а справа мой предок сидит, улыбается сквозь слёзы – раб несчастный. Понять старается, что к чему.

– Коля, идём. Не надо… Это религиозная картина? – шёпотом спрашивает Княгиня.

– При чём тут религия?! – шёпотом ору я. – При чём? Человека не понимают, вот про что. Это про гражданскую войну картина. Александр Иванов до семнадцатого года не дожил и до Отечественной не дожил. Но это всё одна и та же революция. Она ещё при Леонардо да Винчи начиналась. И ещё раньше, при Спартаке. Рабы подымались, к ней с разных концов подходили, кто как мог в те годы. Она же вырасти должна была.

– Коля, я не знала, что ты идейный, – говорит Княгиня.

– Я сам не знал.

Но тут заорал экскурсовод, и нас оттёли.

– Давай, – говорю, – больше нигде не останавливаться. Забежим, только Сурикова поглядим. А то перед Якушевым неудобно.

И двинулись мы через все залы.

– Быстрей, быстрей, – говорю. – Некогда. А то Якушеву рассказать будет нечего. А он спросит.