Чарльз Диккенс - Статьи и речи

В заключение мне хотелось бы сказать несколько слов в память не совсем обычных обстоятельств, позволивших мне сегодня занять здесь председательское кресло, и вы, надеюсь, не посетуете, если слова эти будут носить в некотором роде личный оттенок. Я здесь держу речь не в защиту обычного клиента, которого, в сущности, почти не знаю. Сегодня я ратую за своих собратьев. (Громкие, долго не смолкающие приветственные крики.) Я пришел на галерею палаты общин в качестве парламентского репортера, когда мне не было еще и восемнадцати лет, а ушел оттуда - трудно поверить в эту печальную истину, около тридцати лет тому назад. Я выполнял репортерскую работу в таких условиях, какие многие из моих собратьев здесь в Англии, многие из моих нынешних преемников, не могут себе и представить. Мне часто приходилось переписывать для типографии, по своим стенографическим записям, важные речи государственных деятелей, - а это требовало строжайшей точности, одна-единственная ошибка могла серьезно скомпрометировать столь юного репортера, - держа бумагу на ладони, при свете тусклого фонаря, в почтовой карете четверкой, которая неслась по диким, пустынным местам с поразительной по тому времени скоростью - пятнадцать миль в час. Последний раз, что я был в Эксетере, я забрел во двор замка, чтобы позабавить моего спутника, показать ему место, где я некогда записывал предвыборную речь моего благородного друга лорда Рассела - посреди отчаянной драки, в которой участвовал сброд со всего графства, и под таким проливным дождем, что двое моих добросердечных коллег, случайно оказавшихся без дела, держали над моим блокнотом носовой платок, наподобие того как держат балдахин во время церковного шествия. (Смех.) Я протер себе колени, столько я писал, держа на них бумагу, сидя в заднем ряду старой галереи старой палаты общин; я протер себе подошвы, столько я писал, стоя в каком-то нелепом закуте в старой палате лордов, куда нас загоняли, как овец (смех), и заставляли ждать... наверно, того времени, когда нужно будет заново набить мешок с шерстью. (Смех.) Случалось мне и застревать в грязи на проселочных дорогах, посреди ночи, в карете без колес, с измученными лошадьми и пьяными форейторами, и все же я успевал вовремя сдать свои записи в машину, да еще удостаивался памятных похвал покойного мистера Блека * с его незабываемым шотландским акцентом и столь же незабываемым золотым сердцем. (Крики "браво".)

Леди и джентльмены, я для того упоминаю об этих пустяках, чтобы вы видели: я не забыл, как увлекательна была эта моя старая работа. (Крики одобрения.) Быстрота и проворство, которых она требовала, доставляли мне удовольствие, до сих пор не иссякшее в моей груди. Всю сноровку и сметливость, с какой я пришел на эту работу и какую приобрел, выполняя ее, я сохранил до сих пор. Мне кажется, что я хоть завтра мог бы приступить к ней снова и дело пошло бы у меня, в общем, не хуже, несмотря на долгую отвычку. (Крики одобрения.) Еще и теперь, когда я сижу в этой зале или еще где-нибудь и слушаю скучную речь, - такие бывают, - я иногда, чтобы скоротать время, мысленно следую за оратором так, как делал это в те далекие дни; а порой хотите верьте, хотите нет - даже ловлю себя на том, что вожу рукой по скатерти, точно в воображении делаю стенографическую запись. (Смех.) Примите эти пустячные факты в подтверждение того, что я говорю по собственному опыту и что интерес мой к этой давнишней моей работе не угас. Примите их как доказательство того, что моя симпатия к профессии моей юности - это не настроение, которое овладело мною сегодня, а завтра будет забыто (крики "браво"), но непреходящая любовь, часть меня самого. (Возгласы одобрения.) Я думаю - я убежден, - что, если бы я не сменил мою старую профессию, я первый горячо отстаивал бы сейчас интересы этого учреждения, полагая, что оно зиждется на здоровой и прочной основе. Леди и джентльмены, я предлагаю выпить за процветание Газетного фонда, включив в этот тост, в связи с официальным признанием Фонда, имя, которое придало новый блеск даже самым выдающимся газетам мира, - славное имя мистера Рассела. (Громкие возгласы одобрения.)

РЕЧЬ В АССОЦИАЦИИ КОРРЕКТОРОВ

17 сентября 1867 года *

Джентльмены, так как это общество собралось сегодня не для того, чтобы послушать мою речь, а чтобы познакомиться с фактами и цифрами, весьма близко касающимися почти всех, кто здесь присутствует, - я чувствую, что с моей стороны достаточно будет самого короткого вступления. О подробностях интересующего нас вопроса мне неизвестно ровным счетом ничего. Однако я согласился, по просьбе Лондонской ассоциации корректоров, занять председательское место и сделал это по двум причинам. Во-первых, я полагаю, что вести такие дела открыто и гласно - значит, подавать полезный пример, необходимый в наше время и как нельзя более приличествующий людям одной профессии, связанной с великим оплотом гласности - с прессой. (Возгласы одобрения.) Во-вторых, по личному опыту я знаю, что такое обязанности корректора и как они обычно выполняются, и я могу засвидетельствовать, что работа эта не механическая, что здесь мало сноровки и навыка, но требуется еще и природный ум, и приобретенное образование, и изрядная осведомленность, и находчивость, и отличная память, и сметливость. (Громкие возгласы одобрения.) Я с благодарностью заявляю, что ни разу я не прочитывал корректуру какой-либо из написанных мною книг без того, чтобы корректор не указал мне на какое-нибудь не замеченное мною несоответствие или допущенную мною оплошность; словом - ни разу не бывало, чтобы я не встретил написанное черным по белому указание на то, что мою работу внимательно проследил не только зоркий, наметанный глаз, но и терпеливый, изощренный упражнением ум. (Правильно!) Я не сомневаюсь, что к этому моему заявлению могут, положа руку на сердце, присоединиться все мои многочисленные собратья по перу. (Правильно!)