Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

- Ах ты жалость какая! - повторила миссис Гэмп, по опыту зная, что в таких прискорбных случаях самое лучшее - ахать. - Ах, боже ты мой! Еще когда мой Гэмп приказал долго жить, помню, как увидела я его в больнице, с медной монеткой на каждом глазу, с деревянной ногой под мышкой, - ну, думаю, сейчас упаду в обморок. А ведь вот не упала же.

Если можно было хоть сколько-нибудь верить слухам, ходившим по Кингсгейт-стрит, миссис Гэмп и в самом деле держалась тогда с похвальной твердостью и проявила такую необычайную силу духа, что даже пожертвовала останки мистера Гэмпа для пользы науки. Справедливости ради следует добавить, что все это произошло лет двадцать тому назад, а супруги Гэмп расстались еще того раньше - по причине полного несходства характеров в пьяном виде.

- С тех пор, я думаю, вы утешились? - заметил мистер Пексниф. Привычка - вторая натура, миссис Гэмп.

- Хорошо вам говорить вторая натура, сэр, - возразила она. Спервоначалу вот как трудно приходится, да и потом бывает не легче. Если бы я не подкреплялась иной раз глоточком спиртного (я ведь только пробую, не больше того), мне бы никогда в жизни не выдержать. "Миссис Гаррис, - говорю я, это в последний раз что я была на практике; она совсем еще молоденькая женщина, - миссис Гаррис, говорю я, оставьте бутылку на камине и не угощайте меня, не надо, пускай лучше я сама промочу горло, когда мне захочется, тогда уж я все сделаю, за что взялась, уж постараюсь для вас, приложу все силы". "Миссис Гэмп, - говорит она мне, - если только можно найти трезвого поведения женщину за восемнадцать пенсов в день для простонародья и за три шиллинга шесть пенсов для господ - за ночное дежурство плата особая, - тут миссис Гэмп несколько возвысила голос, - то вы и есть эта неоцененная особа!" - "Миссис Гаррис, - говорю я ей, - и не заикайтесь насчет платы; кабы я была богатая, я бы всех своих ближних обмывала даром, и даже с радостью, - так я их люблю. Одно только я всегда говорю тому, кто в доме распоряжается, все равно мужчина это или женщина, - тут она покосилась одним глазом на мистера Пекснифа, - лучше и не просите меня выпить, и не угощайте, не надо, лучше оставьте бутылку на камине, а я уж сама пригублю капельку, когда захочу".

Заключение этой прочувствованной речи пришлось уже возле самого дома. В коридоре их встретил гробовщик, мистер Моулд, коротенький лысый человечек пожилых лет, в черном костюме, с записной книжкой в руках, с толстой золотой цепочкой, распущенной по жилету, и с несколько странным выражением лица, на котором попытка выразить печаль боролась с довольной улыбкой, отчего он походил на человека, который, смакуя превосходное старое вино, делает вид, будто пьет горькое лекарство.

- Ну-с, миссис Гэмп, как ваше здоровье, моя дорогая? - спросил джентльмен тихим голосом, таким же вкрадчивым, как и его походка.

- Ничего себе, благодарю вас, сэр, - отвечала она, приседая.

- Вы уж постарайтесь, миссис Гэмп. Это ведь не то что какой-нибудь обыкновенный случай. Чтобы все было как нельзя приличнее и как нельзя утешительнее, миссис Гэмп; так что вы уж, пожалуйста, постарайтесь, - сказал гробовщик, значительно кивая головой.

- Ладно, ладно, сэр, - отвечала миссис Гэмп, снова приседая. - Надеюсь, вы не первый день меня знаете.

- Ну еще бы, как не знать, миссис Гэмп, - отвечал ей гробовщик. Миссис Гэмп еще раз присела. - Это такой выдающийся случай, - продолжал гробовщик, обращаясь к мистеру Пекснифу, - каких я за всю мою практику просто не видывал.

- Вот как, мистер Моулд? - отозвался мистер Пексниф.

- Такой безутешной печали, сэр, я еще ни в ком не замечал. В расходах мне приказано не стесняться, совершенно не стесняться, - говорил он, округляя глаза и приподнимаясь на цыпочки. - Мне приказано, мистер Пексниф, чтобы в процессии участвовали все мои плакальщики, а плакальщики нынче дороги, сэр, не говоря уже о том, сколько они выпьют. Приказано поставить на гроб ручки накладного серебра самые дорогие, с херувимскими головками самых модных фасонов. Приказано, чтобы катафалк утопал в перьях. Короче говоря, сэр, чтобы была роскошь в полном смысле слова.

- Прекрасный человек мистер Джонас! - заметил мистер Пексниф.

- Много я видел на своем веку почтительных сыновей, сэр, - отвечал ему гробовщик, - да и непочтительных тоже. Таков наш удел. Поневоле узнаешь семейные тайны. Но такой почтительности, чтобы она делала честь нашей природе, чтобы душа примирялась с миром, в котором мы живем, мне еще не доводилось видеть. Это только доказывает то, что было так справедливо замечено блаженной памяти автором театральных пьес, - погребенным в Стрэтфорде, сэр *, - а именно, что нет худа без добра.