Альфонс Доде - Признания академического мундира

- Но ведь я, - пробормотал Гильярден с забавным смущением, - я много работал...

- Да, много, неимоверно много. Вы труженик, неутомимый работник, кропатель. Вы считаете свою работу по часам, как кучера наемных карет. Но божественная искра, друг мой, золотая пчелка, которая залетает в мозг подлинного художника, пронизывает его сиянием и трепетом своих крыльев, посетила ли она вас когда-нибудь? Ни разу, вы сами это знаете. Вы всегда боялись ее, этой чудесной пчелки. А ведь истинный талант дарует она одна. О! Я знаю людей, которые трудятся не меньше вас, но иначе, чем вы, со всем пылом, со всеми терзаниями подлинных искателей, и которым никогда не добиться того, что досталось вам... Давайте, пока мы одни, поговорим начистоту: весь ваш талант заключается в том, что вы женились на красавице.

- Сударь! -- гневно воскликнул Гильярден.

Голосок продолжал все также невозмутимо:

- Вот это славно! Ваше негодование мне нравится. Оно убеждает меня в том, что, впрочем, знают все: вы скорее дурак, чем подлец. Полноте, не смотрите на меня так гневно! Во-первых, если вы ко мне притронетесь, хотя бы изомнете или чуть порвете, нельзя будет явиться на заседание, и госпожа Гильярден будет недовольна; а ведь, по правде сказать, вся честь этого великого дня принадлежит ей. Это ее сейчас будут приветствовать пять Академий, и ручаюсь вам, если бы при моем появлении в Институте я облегал не ваш, а ее стан, все еще прямой и прекрасный, несмотря на возраст, успех у меня был бы совсем иной... Черт возьми, господин Гильярден, надо отдавать себе отчет в положении вещей! Этой женщине вы обязаны всем: особняком, годовым доходом в сорок тысяч франков, орденами, лаврами, медалями.

И зеленый мундир жестом калеки, пустым расшитым рукавом указал злосчастному скульптору на свидетельства его славы, развешанные по стенам алькова.

Затем, словно изощряясь во всевозможных позах, чтобы больнее истерзать свою жертву, жестокосердый мундир приблизился к камину и с таинственным видом, по-стариковски подавшись вперед в своем кресле, заговорил со скульптором фамильярно, словно с добрым приятелем:

- Послушай-ка, дружище! Тебя как будто огорчает все, что я тебе рассказываю. Но должен же ты наконец узнать то, что известно всем! А кто тебе это откроет, если не твой мундир? Посуди сам: что ты имел, когда женился? Ровным сетом ничего. Что жена принесла тебе в приданое? Ни гроша! Как же ты объяснишь, что у тебя теперь кругленькое состояние? Ты опять скажешь мне, что много работал. Но, несчастный, даже трудясь день и ночь, при всех тех милостях, всех тех правительственных заказах, в которых у тебя, разумеется, не было недостатка со времени твоей женитьбы, ты никогда не зарабатывал больше пятнадцати тысяч франков в год. Неужели ты воображаешь, что этого было достаточно для такого дома, как ваш? Подумай, ведь красавица госпожа Гильярден всегда считалась образцом светской женщины, всегда вращалась в тех кругах, где сорят деньгами... Я знаю, что, корпя с утра до ночи в своей мастерской, ты никогда не задумывался над этим. Ты ограничивался тем, что говорил своим друзьям: "Моя жена -- изумительная женщина: она необычайно умело ведет наши дела; из моих заработков, при нашем широком образе жизни, она еще умудряется выкраивать сбережения".

Изумителен был ты, бедняга... Правда заключается в том, что ты женился на одном из тех очаровательных чудовищ, каких немало в Париже: на женщине честолюбивой и безнравственной, положительной в делах, касающихся тебя, и легкомысленной в своих собственных; на женщине отлично умеющей сочетать заботу о ваших материальных интересах со своими любовными похождениями. Жизнь этих женщин, милый мой, похожа на бальную записную книжку, где рядом с именами танцоров значились бы цифры. Твоя жена рассудила так: "У моего мужа нет ни таланта, ни состояния, ни даже представительной внешности. Но он превосходный человек -- доверчивый, снисходительный и ни в чем меня не стесняет. Пусть он не мешает мне веселиться, а я берусь доставить ему взамен все, чего ему не хватает". И с этого дня деньги, заказы, ордена всех стран дождем посыпались в твою мастерскую с приятным металлическим звоном, с ленточками всех цветов. Полюбуйся на мою "коллекцию"!

Потом в одно прекрасное утро госпоже Гильярден пришла в голову блажь перезрелой красавицы -- стать супругой академика, и ее ручка в изящной перчатке открыла тебе, одну за другой, все двери в это святилище... Эх, старина! Только твои коллеги могли бы тебе рассказать, во что тебе обошлись пальмовые веточки твоего мундира...