Иван Катков - Еще один день [СИ]

— До дна! До дна! — закричали гости, размахивая рюмками.

Васильев сделал вид, что выпил.

— Вот это другой разговор, — похлопал его по спине юбиляр и указал на свободное место, — садись, устраивайся поудобней.

Васильев сел и, прикрыв ладонью рот, сплюнул водку под стол. Официант поставил перед ним тарелку с филе сибаса, приправленное артишоками и помидорами. Налил бокал вина. Генка потыкал вилкой в филе. К вину не прикасался.

Виновника торжества чествовали пышными речами и тостами. Диджей сделал музыку погромче. Щеки Леонида Романовича налились румянцем. Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу пиджака. На стол взгромоздилась блондинка. На ней был кожаный топ и крохотные шортики. Танцующей походкой она вышагивала по столу, опрокидывая тарелки с рюмками. Юбиляр махнул диджею и музыка стихла.

— Так, — сказал он, поднявшись, — господа хорошие, пора заканчивать со вступительной частью и переходить к основной… Ребята.

Охранники обхватили Васильева сзади, заломили руки за спину, заклеили рот полоской скотча и вытащили из-за стола. Генка мычал, вертел головой, брыкался. Гости поспешили за Генкой и охранниками.

Васильева приволокли к дальней ограде. К ограде были приколочены массивные кожаные петли. Генку поставили "звездочкой". Туго затянули петли на запястьях и щиколотках. Он мычал и хлюпал носом. Гости расположились полукругом и с интересом наблюдали за происходящим.

К Васильеву приблизился старичок с козлиной бородкой, в медицинском халате, и с пластмассовым чемоданчиком в руке. Присел, развернул перед собой белое полотенце и раскрыл чемоданчик. Вытащил скальпель, ножовку, скрученный в колечко катетер и небольшой топорик. Все это аккуратно разложил на полотенце.

— Ну, с чего начнем? — повернулся старик к Швецову.

— По старой схеме, док, — ответил юбиляр.

Доктор хмуро кивнул, взял катетер, поднялся, подошел к Генке. Закатал ему рукав и, похлопав по предплечью, вонзил в вену иглу. Затем присосался к концу трубки катетера и сплюнул. Кровь закапала в траву.

— Встаем в очередь, и подходим по одному, — картавя, проговорил доктор.

— В поликлинике своей командовать будешь, — донеслось из толпы, — первая стопка имениннику!

— Благодарствую, — жеманно поклонился Леонид Романович и протянул рюмку доктору.

— Не больше пяти капель на человека, — тряс козлиной бородкой доктор, — а то на всех может не хватить.

— Не бзди, эскулап, гуляем.

Васильев слабо дергался в петлях.

— Повелся! — взвизгивая, вдруг захохотал юбиляр и отбросил в сторону рюмку, — повелся! Вот же мудень! Ой, не могу, ну, шапито! На такой херне развели!

Гости взорвались оглушительным смехом.

— Ну все, баста, шутки в сторону, — сказал Швецов, хлопнув в ладоши. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным, — эй, коновал, давай расчленяй!

Сказав, он отошел чуть в сторону, скрестив руки на груди. Доктор поднял ножовку и стал медленно приближаться к Генке. Васильев забился в конвульсиях. В глазах застыл ужас. Из последних сил дернувшись, он обмочился и потерял сознание.

— Э-йх, — рассмеялся Леонид Романович, покачивая головой, — ну и мужик нынче пошел беспонтовый! Коль, — крикнул он охраннику, — плесни-ка на него, а то, не ровен час, зажмурится.

Охранник окатил Васильева из ведра.

— Ну что, обоссан, — Швецов погладил Генку по волосам и провел влажной ладонью по его щеке, — перестремал малость, да? Ну ничего, ничего, бывает. Жизнь такая. Да перестань ты уже дрожать, че ты, не маленький вроде.

Он прохаживался, дымя сигаретой. Потом резко остановился и схватил Васильева за горло.

— А хотца, жить-то, правда? — прошипел он, — хо-отца. Всем хотца. И папаньке моему тоже ух как хотелось жить, да не дали ему. А знаешь, Ген, кто не дал-то? Не знаешь, откуда ж тебе знать-то… Да дед твой и не дал. Донес твой старик на моего батю в сорок седьмом, и расстреляли его, как врага народа. А какой он был враг?! Он за родину кровь проливал, в плен попал, а его в предательстве обвинили. Мол, сам сдался, добровольно. Сдался, и сотрудничал с фашистами… Дай-ка волыну, Коль.

Охранник протянул хозяину пистолет. Генка мычал и тряс головой.

— По закону военного трибунала, — объявил Швецов, приставив дуло к его лбу, — ты приговариваешься к расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Все в ожидании замерли.

— Пух! — смеясь, выкрикнул юбиляр, — три — ноль, вашу мать! Три — ноль! Коль, — закашлялся он, — все, отстегивай его, нахрен, пусть валит, а то щас сдохну от его рожи!