Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)

Мое сердце преисполнено самой горячей признательности за те слова, которые Вы, Ваша милость, почли возможным сказать о моем Гарри. И в самом деле, он такой сын, какого только может пожелать себе любая мать, А год, проведенный в Европе, придал ему ту утонченность и лоск, которых он не мог бы приобрести в нашей скромной Виргинии. Мистер Стэк — один из наших бесценных духовных пастырей в Ричмонде — получил письмо от мистера Уорда, который был воспитателем моего дорогого мальчика в детстве. Мистер Уорд знаком с леди Уорингтон и ее превосходным семейством, и он сообщает, что мой Гарри в последнее время часто бывал в доме у этих своих родственников. Мне очень отрадно знать, что мой мальчик имеет счастье находиться в обществе своей доброй тетушки. Пусть же он следует ее советам и прислушивается к голосу тех, кто истинно желает ему добра! Прощайте, высокочтимая сударыня и сестра! От всей глубины материнского сердца приношу Вам благодарность за Вашу доброту к моему мальчику. Мы долгое время были отторгнуты друг от друга, так пусть эти узы добра сближают нас все больше и больше. Благодарю Вас также и за Ваши слова о моем дорогом отце. Да, без сомнения, он был один из лучших людей на свете! Я знаю, что и он тоже благодарен Вам за любовь к одному из его внуков, а дочь его остается всегда покорной слугой Вашей милости и исполненной признательности сестрой,

Рэйчел Эсмонд-Уорингтон,

P. S.

Я посылаю письмо также и леди Марии, но не вижу необходимости ставить в известность ее или моего дорогого Гарри о том, что его мать, а быть может, и Ваша милость рассчитывают несколько увеличить его небольшое состояние. Этот брак невозможен со всех точек зрения".

— Письмо моей матери не содержит ничего для меня нового, сударыня, сказал Джордж, откладывая письмо в сторону. — Я всегда знал, что Гарри любимый сын госпожи Эсмонд, как он того и заслуживает. У него множество достоинств, которыми я, к несчастью, не обладаю. У него более красивая внешность…

— Ну, нет, в этом вы ему не уступите, — сказала старая дама, бросив на него лукавый взгляд. — И если б не ваши каштановые, а его белокурые волосы, вас бы и не отличить друг от друга.

Мистер Джордж поклонился, и легкий румянец окрасил его бледные щеки.

— У него нрав легкий, а у меня угрюмый, — продолжал он. — Гарри всегда весел, а я скорей наоборот. Он знает секрет привлекать к себе все сердца, а мой удел иметь очень немногих друзей.

— У вас с моей сестрицей было несколько маленьких стычек, — сказала баронесса. — Такие стычки, помнится, постоянно происходили прежде и в нашей семье, и если моя сестрица пошла в нашу матушку…

— Моя мать никогда не называла ее иначе, как сущим ангелом, — поспешно возразил Джордж.

— Ах, так всегда говорят о тех, кого уже нет в живых! — воскликнула баронесса. — Да, Рэйчел Каслвуд, если хотите, была ангелом… во всяком случае, так считал ваш дед. Но позвольте мне сказать вам, сударь, что ангелы порой не слишком commodes a vivre {Удобны для совместной жизни (франц.).}. Возможно, им трудно жить среди нас, грешных, и дышать одним с нами воздухом. Моя дорогая маменька была столь совершенна, что никак не могла простить мне моих несовершенств. О, боже, как она угнетала меня этим своим ангельским видом!

Джордж опустил глаза и невольно вспомнил свою невеселую юность. Ему совсем не хотелось открывать семейные тайны этой любопытной и циничной светской старухе, которая, однако, невзирая на его молчаливую сдержанность, словно бы читала его мысли.

— Я вполне понимаю вас, сударь, хотя вы и держите язык за зубами, сказала баронесса. — Проповедь с утра, проповедь на сон грядущий и две-три проповеди в воскресный день — вот и все, что требуется, чтобы прослыть высоконравственным человеком в глазах людей; всякое развлечение греховно; все мы, светские люди, подлежим отлучению от церкви; танцы — мерзкая разнузданность; посещать театры — как можно! Игра в карты — прямой путь к погибели. Да разве это жизнь? Бог мой, разве это жизнь?

— Мы могли играть в карты в любой вечер, стоило нам только захотеть, улыбаясь, сказал Джордж. — А мой дед так любил Шекспира, что и матушка ни слова не смела сказать в его осуждение.

— Да, помню. Он знал целые страницы наизусть, хотя, на мой взгляд, мистер Конгрив писал куда лучше. И потом, еще этот ужасный скучнейший Мильтон, — ваш дед и мистер Аддисон всегда зачем-то делали вид, будто они его обожают! — вскричала старая дама, постукивая веером.

— Если ваша милость не жалует Шекспира, то вы сойдетесь с моей матушкой, ибо она тоже совершенно к нему равнодушна, — сказал Джордж. — И, право, мне кажется, что вы не совсем к ней справедливы. Любому бедняку она готова помочь; любому больному она…