Роберт Уоррен: Дебри

Старик справился со смехом, прищурился на Адама и сказал:

— Да, можно научиться жить. Но даже в этом случае, — он указал на две золотые монеты, которые лежали рядом с ботинком на верстаке, посверкивая в сумраке, — я не могу принять их.

— Но мы оговорили цену. Они ваши, — сказал Адам.

— Слушай, — сказал старик, — даже мне требуется нечто большее, чем просто уверенность, что я научился жить. Если я приму деньги, у меня только эта уверенность и останется. Ботинок перестанет быть моим.

— Но в том-то все и дело, — сказал Адам. — Я хочу заплатить за ботинок. Ботинок — мой.

— Нет, сынок, — сказал Старый Якоб. — Он не твой. Он мой. Он мой, но ты можешь носить его. Ты можешь взять его у меня взаймы и носить, чтобы прямо держать ногу.

— Но... — начал Адам.

— Ты можешь носить его, чтобы прямо держать ногу в Америке. Можешь носить его, чтобы маршировать. Можешь носить его в бою. Но он все равно останется моим. Ты понимаешь?

На миг Адаму почудилось, что он попал в ловушку, отчаяние пронзило его. Он не мог ответить.

— Ты можешь носить его даже для того, чтобы умереть, — говорил старик. — С пулей в теле. Но ботинок все равно останется моим. Я должен знать, что мой ботинок ступил на землю Америки, шагал по грязи и пыли. Теперь начинаешь понимать?

Адам кивнул. Да, он начал понимать.

— Забери их, — сказал старик, указав издали на золотые монеты. Забери, потому что ботинок — мой. Я заплатил за него тем, что научился жить.

Адам молча протянул руку и взял монеты. И подержал на ладони, разглядывая.

Итак, он везет из Баварии два подарка, думал Адам, глядя на зеленый берег, проплывающий мимо, — ранец со священными реликвиями, подаренный дядей, и ботинок, подаренный Старым Якобом. Он думал о том, как они попали к нему, об их обоюдной и равновеликой враждебности. Как в сказке, когда под влиянием какого-то магического заклятия, каждый из двух заколдованных подарков уничтожает волшебные свойства другого. В результате, молиться он не может, а ботинок никогда не ступит на землю Америки.

Глядя на далекий зеленый берег, он думал о сапожнике. Бедный Старый Якоб, думал он, ты заплатил такую великую цену за этот ботинок, и все ради того, чтобы быть обманутым.

Нет, без толку вглядываться в зеленый берег, ботинок никогда не пройдет по нему.

Он опустил глаза на солевую ржавчину и начал в прежнем ритме бить старым долотом по цепи. Потом почувствовал, что рядом кто-то стоит. Кто-то смотрел сверху на его незащищенные плечи. Он медленно повернул голову. Шагах в трех, облокотившись о поручни, стоял матрос и смотрел на него сверху, — коренастый, краснолицый, до костей просоленный морем человек с седеющими баками, с отвратительной трубкой, залихватски торчащей в углу рта, и серо-голубыми глазами, холодными, как зимний полдень в высоких широтах. Руки казались слишком красными и громоздкими для него, как тяжеловесные молоты, готовые в любую минуту приступить к работе. Одна рука лежала сейчас на поручне — так молоток покоится на наковальне в ожидании рабочего. Адам узнал в этом человеке одного из двух матросов, в распоряжение которых он поступил в то утро, когда майнгерр Дункан признал его негодным.

— Дурак ты, круглый дурак, — беззлобно сказал матрос, перегоняя черную трубку из одного угла рта в другой.

Долото Адама замерло на полпути. Слова матроса странным образом отдавались в голове, как эхо. Он чувствовал, что смотрит на человека, который их произнес, щурясь и помаргивая, как будто не расслышал или слишком туп, чтобы понять. Слова отдавались в голове, как эхо всей его жизни.

— Дурак ты, говорю, круглый, — повторил человек. И поскольку Адам продолжал пялиться, добавил обиженно: — Ты ведь говоришь по-английски, а? Я слыхал, ты в тот день говорил по-английски.

Адам кивнул.

— Охота, значит, попасть в Америку? — спросил матрос.

Адам опять кивнул.

— Тем более дурак, — сказал матрос.

Но все же вынул изо рта трубку.

— Слушай, — сказал он. — Рано утром мы сделаем остановку в Касл Гарден. Бросим там якорь, чтобы освободиться от первой группы паразитов.

— Кого? — не понял Адам.

— Эмигрантов, — пояснил матрос. — Там, внизу, их набито штук двести пятьдесят, — он ткнул концом трубки в палубу. — Больше, чем сельдей в бочке. Но мы избавимся от них в Касл Гарден. Повышвыривают их за борт на катера, и полетят — кто кормой вперед, кто чайником, кто кувырком. И тебе бы так лететь вверх тормашками, если бы этому доброхоту Дункану не приспичило возвернуть тебя домой.