Роберт Уоррен - Дебри

Интересно, произошло ли что-нибудь в сердце того старика.

В его собственном сердце сейчас ничего не происходило. Ничего, кроме иссушающего, удушливого, мучительного стыда за то, что ничего не происходит.

Он перешел улицу и сел на обочину, глядя на тело. Может быть, ещё произойдет. Чайка вернулась, — на этот раз она летела выше, — крикнула и пропала в сгущавшейся тьме. Подошла собака и стала лизать камни под висящими ногами. До ног она не дотягивалась. Он заставил себя встать и прогнать собаку. Вернулся и сел.

Трое ребятишек, чумазых, нечесаных, неухоженных — две маленькие девочки лет семи и девяти тащили за руку голозадого двухлетнего мальчонку подошли и остановились поглазеть на труп. Он снова поднялся и пошел к ним, размахивая руками, сам не зная зачем. Хотел спросить, что случилось? Или прогнать?

Так или иначе, они убежали, таща мальчика за обе руки. Он вернулся на обочину. Дети, пробежав квартал, запели песенку. При скудном свете уходящего солнца он видел, что к ним присоединились ещё двое ребятишек и начали водить хоровод, дергая за руки малыша.

Если бы что-то произошло, он смог бы встать и отправиться дальше, думал он. Если бы что-то произошло в его сердце.

Потом он сообразил. Южане — должно быть, они вернулись! Это многое объясняет. Они прорвались в город. Может, не сам Ли, но грозный предводитель его кавалерии. Как там его зовут? Стюарт — вот как. Он представил себе, как кавалерия мятежников скачет по городу. Они повесили этого одинокого негра — для устрашения. Они проскакали дальше и разожгли пожары на северо-востоке. Да, вот чьих это рук дело — южан.

Ему стало легче. Да, это сделали южане.

Он встал, поднял ранец и зашагал к северу. Прошел мимо фонарщика на другой стороне улицы, дряхлого старика. Сдержался и не стал у него спрашивать, что тут случилось. Хотелось просто скорее уйти отсюда.

Оглянувшись через плечо, он увидел, как фонарщик обходит стороной фонарь, на котором качалось тело. Он не стал зажигать его. Пройдя ещё немного, Адам снова оглянулся. И увидел, что следующий фонарь горит.

И тут опять раздались крики, теперь намного ближе. Может быть, это, наконец, победные крики?

Может быть, Стюарта разгромили?

Он увидел толпу, влившуюся на улицу с севера, за два квартала от него. Люди размахивали факелами и кричали. Он не мог разобрать слов. Он пошел к людям. За перекрестком увидел, что с востока приближается другая толпа. Он двинулся дальше, стараясь понять слова.

Вдруг сердце его пустилось вскачь, и он обнаружил, что со всех ног бежит вперед. Он хотел быть с теми, кто ликует.

Потом увидел высверк света на стали. Кто-то размахивал мушкетом с примкнутым штыком. Он увидел, как в воздухе мелькают палки и дубинки. Он остановился и оглянулся. Вторая толпа заполнила улицу позади него. Он оказался между ними.

Первая толпа была уже близко. Впереди бежала крупная женщина, рыжие волосы развевались, лицо в отсветах факела красное и потное, платье разорвано до пупа. Она размахивала разделочным ножом и кричала. Теперь он различил слова:

— Бей ниггеров! Бей их!

Они совсем близко. Его закрутило течением, втянуло вовнутрь. Он вдохнул запах виски и пота. Он стал частью толпы, которая лавиной катилась вперед, потом свернула в переулок, ведущий на запад. Темнело, настала ночь. Факелы плясали над толпой.

Толпа кричала и бурлила, и Адам, вцепившийся в свой ранец, оказался зажатым в середине. Когда давление тел на секунду ослабело, Адам в свете факелов увидел костлявую, поджарую свинью, несущуюся дикими скачками впереди толпы. Потом она снова канула в темноту. Толпа заполонила улицу вернее грязный проулок — от края до края, но даже при этом освещении Адам видел, что дома в этом ведущем на запад проулке плохонькие, покосившиеся, ветхие, некоторые, казалось, вот-вот рухнут. Двери были заперты — там, где они сохранились, а не зияли вместо них чернотой проемы. Ни в одном окне не горел свет. Потом Адам услышал удары, потом крик, когда дверь взломали.

Когда часть толпы влилась в темное нутро дома, давление тел на него на секунду ослабло. Потом снова усилилось, и его внесло волной на крыльцо следующего дома. Эта дверь тоже рухнула, и давление опять на миг ослабло. За криками Адам услышал одинокий вопль изнутри дома, высокий и чистый.

И рокот толпы внезапно смолк, как будто все одновременно восхитились неподдельной красотой этого звука. Еще мгновение после того, как вопль смолк, висела в воздухе восхищенная тишина. На смену ей пришел нарастающий гортанный рев. Затем раздался женский крик: