Филипп Эриа - Испорченные дети

Совершенно неожиданным для меня результатом смешения стольких цветов было то, что маме удалось смягчить свой резкий румянец и выгодно подчеркнуть плечи. Корсаж тоже противоречил общему стилю туалета, но вырез благоприятствовал показу того, что мама с притворной скромностью именовала "своим декольте". Бюст, обычно туго затянутый различными лифами и кокетками, на сей раз был освобожден; и мамина крупная голова с обильной шевелюрой приобрела более естественную посадку. Словом, мама казалась не такой некрасивой.

Я спустилась вниз задолго до назначенного часа, сразу же после обеда, чтобы помочь тете встречать первых гостей. Когда я вошла в уже освещенную анфиладу комнат первого этажа и столкнулась с мамой, я была поражена не так ее малиновой мантией, как видом ее обнаженных плеч. На мгновение я застыла, глядя на нее, удивленная тем, что эта женщина, которую я так хорошо знала, вдруг приобрела в моих глазах какую-то совсем новую для меня реальность.

В течение долгих лет - не говоря уже о том, что я два года находилась в отъезде,- я ни разу не видела, чтобы мама с такой щедростью показывала плечи, очевидно, это объяснялось пышностью даваемого бала. За это время мама постарела; я тоже; я стала женщиной; наша взаимная неприязнь лишь возросла; короче, я сочла бы вполне нормальным увидеть увядшее тело и старческую кожу.

Пышность и блеск этой груди показались мне даже шокирующими. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить мамин возраст; я всегда высчитывала его по возрасту Симона. В конце концов ей было лет пятьдесят пять, от силы пятьдесят шесть. И я была рождена ею, я произошла от этого существа; эта самая грудь - еще одна буссарделевская традиция! - вскормила меня...

При этой мысли я резко отпрянула назад всем телом, я вдруг поняла значение этой сцены. Затем спохватилась: мама тоже испытующе осматривала меня. Я постаралась, придать лицу оживленное выражение, выпятила грудь и втянула живот, но не резко, чтобы моего движения не заметили. Я знала, что я в форме и что это платье без плечиков мне идет. Желтые орхидеи, которыми я заменила банальные гвоздики, так как все дамы непременно их прикалывают, - желтые орхидеи на зеленом атласе и при моих загорелых плечах производили впечатление живописного мазка. Я приколола цветы к краю корсажа у самой груди. Драгоценностей я не надела.

За то короткое время, что длился этот взаимный осмотр двух женщин, я успела понять, что он лишь усилит нашу вражду. Каждая из нас сумела удивить другую. И мы обе равно почувствовали, что если я все дальше и дальше ухожу от прежнего девического облика, то я отнюдь не приближаюсь к маминой внешности, а, наоборот, еще глубже становится разделяющая нас пропасть.

Тетя Эмма вывела меня из раздумья, она крикнула:

- Что за странный туалет, кисанька! По-моему, совсем не подходит для молодой девицы, но...

С несвойственной ей быстротой мама договорила:

- Но такие платья больше всего идут Агнессе.

Начался, так сказать, пролог к рауту. Все члены семьи получили точно такие же пригласительные карточки, что и гости; но каждого по телефону или запиской просили прибыть раньше назначенного срока... Никто не заставил себя ждать. Благодаря этой мере первых гостей будут встречать Буссардели всех рангов и возрастов: все скопом, иными словами, шестьдесят-семьдесят человек, да еще при том условии, что детей до шестнадцати лет решили не допускать на раут.

На предварительном приеме председательствовала бабуся. После прихода самого младшего из ее внуков, в тот ничем не заполненный промежуток времени, который естественно образуется до появления первого гостя из чужих, бабусю доведут до лифта и лифт доставит ее обратно в спальню. А пока что она, как на троне, восседала в кресле; тетя Эмма стояла, опершись на спинку кресла, словно Тристан Отшельник позади Людовика XI.

Каждый из входящих родственников первым делом направлялся к бабусе, чтобы поздороваться с ней, следуя некоему церемониалу, принятому с молчаливого согласия мех. Приблизившись к бабусе, новоприбывший кланяется или здоровается с ней за руку или подставляет ей лоб для поцелуя, потом отходит в сторону, уступая место следующему. Этот обряд напоминает не то купеческий этикет, не то похороны. Ближайшие родственники подходят первыми, так что постепенно по обе стороны нашей величественно безмолвствующей прародительницы выстраиваются ее потомки по прямой и боковой линии, их жены и дети, строго соблюдая степень родственных отношений.