Робер Эскарпи - Литератрон

Он встретил меня по-дружески и предложил выпить аперитиву.

- Я видел сегодня утром вашу статью в газете, - сказал он.- Что за тип этот Бреаль?

- Совсем неплохой тип, - ответил я.

- А знаете, я ему завидую... Позволить себе такую шуточку не каждому по плечу, в особенности человеку с его репутацией. В науке он крупная фигура, поверьте мне. Я знаком с его работами. А теперь его с грязью смешают.

- Тогда почему же вы ему завидуете?

- Он свободен. Способен все послать к черту ради шутки.

- Вы полагаете, он это сделал нарочно?

- Вы же сами написали об этом в газете! Во всяком случае, нарочно или нет, я на такое не способен. Все мне осточертело, я себя ненавижу, понимаете, ненавижу. Я не ученый, а повар. Научная лаборатория - держи карман шире! Запрещается делать открытия... запрещается даже пальцем пошевельнуть. Зато у меня положение...

- Вы же сами к этому стремились.

- Совершенно верно. Я даже вскарабкался на плечи вашего дядюшки, чтобы достичь высот. О, Филиппе - вот это был настоящий ученый-исследователь! Его изобретение, знаете ли, было подлинным переворотом в науке. Теперь за такую штуковину его бы озолотили.

Я навострил уши.

- Да неужели?

- А вы как думали! Это же сэкономило бы миллиарды. В свое время этим тоже интересовались. Только, видите ли, многим это было ни к чему. Вот и отправили идею "а свалку!

- Но ведь можно воскресить ее! Он пожал плечами.

- Не выйдет! Документация недостаточная. Филиппе нам не доверялся. Он сообщил тогда лишь самые необходимые данные. И кто знает, где теперь его записи?

- Действительно, кто знает?

Я воздел руки к небесам в знак полной своей неосведомленности. Но в тот же вечер, оставшись один в доме, я отправился в пристройку, где дядюшка имел обыкновение мастерить всякую всячину, и снял чехол со странного аппарата, над которым дядя работал до последних дней жизни. Я долго разглядывал его, потом открыл стоявший под столом ящик, покрытый толстым слоем пыли. В нем лежало несколько туго набитых папок. Я взял ту, на которой было написано: "Принципы действия детактора", и унес ее к себе в комнату.

Сначала мне показалось, что чтение этих сложнейших выкладок поможет мне избавиться от неприятных мыслей, которые засоряли мой мозг, как песчинки, скрипящие в шестернях воспоминаний. Но, к моему великому удивлению, я обнаружил, что записки эти предельно ясны и что я даже увлечен чтением. Таким образом, я убедился, что мой литератронный опыт пригоден мне хотя бы для того, чтобы разбираться в научных текстах.

Потянулась череда дней праздных и в то же время заполненных усидчивым трудом. С утра я уходил в лес за каштанами, иногда мне попадался случайно уцелевший белый гриб. По вечерам я читал записки дяди, жаря в золе каштаны. Каждое утро почтальон приносил газеты, а время от времени и письма.

Так я узнал, что карьера Кромлека пошла по другому руслу. Оказалось, что Леопольд Пулиш, первый лауреат Государственной литературной премии, заменивший Жозефа Бледюра в Палэ-Бурбон, по предложению Вертишу был назначен субсекретарем по разделу сублитературы и вынужден был отказаться от своего депутатского мандата. Таким образом, педуякам пришлось дважды за один год голосовать за кандидатов в палату депутатов. Педуяки надеялись, что раз они избавились от Бледюра, то победа останется за их любимцем доктором Стефаном Бюнем, Но Кромлек, выставив в последнюю минуту свою кандидатуру, повел, не теряя времени, кампанию по методу Бледюра и оказался, так сказать, всенародно избран 89 процентами избирателей. Я был одним из немногих, кто подозревал, что, покинув министерство убеждения, он прихватил с собой папку, где хранилось дело "Операции Нарцисс".

Получил я также письмо от моего друга американского каноника. Синкретотрон имел не больше успеха в Риме, чем храмотрон, но старый каноник не падал духом и возложил все надежды на поправки, которые вторая сессия Ватикана не преминет, по его мнению, внести в понятие о непогрешимости. Он проектировал гигантский догматрон, который позволит осуществить "Операцию Нарцисс" в масштабах всего христианского мира и с предельной точностью установить квинтэссенцию единомыслия.

Лучшим источником информации служила мне всё та же мадам Ляррюскад. Эта женщина обладала врожденным даром верности. Не исключено к тому же, что я вызывал в ней нечто вроде материнских чувств. Из ее писем я узнал, что все литератронное оборудование под шумок передано в распоряжение ГОНВМИР (Группа общего незамедлительного вмешательства межминистерской риторики) организации, находящейся в непосредственном подчинении премьер-министра. Что касается Гипнопедического университета, добавляла мадам Ляррюскад, то пусть я не сокрушаюсь. Его разогнали вскоре после моего отъезда под тем предлогом, что этот опыт менее эффективен, нежели телеобучение. Обслуживая по поручению теледирекции одну из телеслужб нового Государственного телеуниверситета, мадам Ляррюскад разделяла мнение начальства. "Действительно, - писала она, - благодаря гипнопедии рассчитывали сэкономить на строительстве университетских аудиторий. Но тогда пришлось бы создавать целые университетские городки со специально оборудованными спальнями, что обошлось бы еще дороже. А телеуниверситет избавит нас от всякой заботы по размещению студентов как в часы занятий, так и во время сна. Чтобы прослушать курс лекций, студенту достаточно иметь транзистор и место под мостом". В конце письма она сообщала, что в целях поощрения децентрализации встал вопрос о создании для провинциальных университетов телеректоров с дистанционным управлением.