Джордж Элиот - Адам Бид

Она поставила щетку в сторону и принялась за метелочку; и если вы когда-либо жили в доме мистрис Пойзер, то знали, как управляли руки Дины метелочкою; как она проникала во все маленькие уголки и на все выступы, скрывавшиеся или выходившие наружу; как она по нескольку раз ходила по поперечникам стульев, по каждой ножке, под всякою вещью и на всякой вещи, лежавшей на столе, пока дошла до Адамовых бумаг и линеек и открытого ящика подле них. Дина вытерла пыль до самого края последних и потом остановилась, устремив на них глаза, выражавшие желание и вместе с тем робость. Тяжело было смотреть, сколько пыли было между ними. Когда она смотрела на стол таким образом, то услышала шаги Сета за отворенною дверью, к которой она стояла спиной, и, возвысив свой чистый тоненький голос, спросила:

– Сет, ваш брат сердится, когда трогают его бумаги?

– Да, очень, если их не положат на прежнее место, – возразил звучный, сильный голос, не принадлежавший Сету.

Дина словно нечаянно положила руки на звучащую струну; она вдруг сильно задрожала и на мгновение не сознавала ничего другого; потом она почувствовала, что ее щеки разгорелись, не смела оглянуться назад и стояла спокойно, опечаленная тем, что не могла пожелать доброго утра дружеским образом. Адам, заметив, что она не оглядывалась и не могла видеть улыбку на его лице, боялся, чтоб она не приняла его слов в серьезном смысле, подошел к ней так, что она была принуждена взглянуть на него.

– Итак, вы думаете, что я бываю сердит дома? – спросил он, улыбаясь.

– Нет, – отвечала Дина, устремив на него робкий взгляд, – нисколько. Но вам, может быть, неприятно, если все ваши вещи перемешаны. Сам Моисей, самый кроткий из людей, бывал иногда сердит.

– В таком случае я помогу вам снять вещи, – сказал Адам, смотря на нее с чувством, – и положить их на старое место, тогда они не могут быть в беспорядке. Я вижу, что касательно порядка вы становитесь родною племянницею вашей тетушки.

Они вместе принялись за дело, но присутствие духа еще не совершенно возвратилось к Дине, так что она не думала сказать что-нибудь, и Адам посматривал на нее с некоторым беспокойством. Дина, думал он, была, по-видимому, не совсем довольна им в последнее время – она не была с ним так ласкова и откровенна, как бывала прежде. Он хотел, чтоб она посмотрела на него и была так же довольна, как и он, исполняя это шутливое дело. Но Дина не смотрела на него; ей и легко было избегнуть этого, так как он был высокого роста, и, когда наконец вся пыль была вытерта и у него не было более предлога оставаться с нею, он не мог вынести долее и дружеским голосом сказал:

– Дина, вы недовольны мною за что-нибудь? Скажите! Разве я сказал или сделал что-нибудь такое, что заставляет вас иметь обо мне дурное мнение?

Вопрос удивил ее и облегчил, давая ее чувствам другое направление. Она взглянула теперь на него совершенно серьезно, почти со слезами на глазах, и сказала:

– О, нет, Адам! Можете ли вы это думать?

– Я не могу спокойно переносить мысль, что вы не питаете ко мне такого же дружеского расположения, какое я питаю к вам, – сказал Адам. – И вы не знаете, сколько я ценю самую мысль о вас, Дина. Вот что я думал и вчера, говоря вам, что покорился бы мысли о разлуке с вами, если вы желаете уйти отсюда. Я хотел сказать: мысль о вас так дорога для меня, что я должен быть только благодарен, а не роптать, если вы имеете основание уехать отсюда. Но вы знаете, что мне нелегко расставаться с вами, Дина?

– Да, дорогой друг, – отвечала Дина, дрожа, но стараясь говорить спокойно, – я знаю, вы имеете братское расположение ко мне, и мы не редко будем друг с другом в мыслях. Но в это время мне тяжело от различных искушений; вы не должны обращать внимания на меня. Я чувствую призыв оставить родных на некоторое время, но это нелегко мне: плоть слаба.

Адам видел, что ей было тягостно говорить.

– Вам неприятно, что я заговорил об этом, Дина, – сказал он, – я не буду более. Посмотрим, готов ли теперь Сет с своим завтраком.

Это простая сцена, читатель. Но я почти уверен, что и вы были влюблены, может быть, даже более одного раза, хотя, может быть, не захотите сознаться в том перед всеми вашими знакомыми дамами. Если это действительно было, то вы не станете считать незначительные слова, робкие взгляды, трепетное прикосновение, посредством которого две человеческие души постепенно сближаются одна с другою, подобно двум небольшим дрожащим дождевым потокам, прежде чем они сольются в один, вы не станете считать все это пошлым, так же как вы не станете считать пошлыми только что уловленные признаки наступающей весны, хотя бы то было не более как нечто слабое, неописываемое в воздухе и в пении птиц и тончайшие, едва заметные признаки зелени на сучьях изгороди. Эти легкие слова и взгляды составляют часть разговора души; и лучший разговор, по моему мнению, составляется главнейшим образом из обыкновенных слов, как, например, свет, звук, звезды, музыка, – слов, которых самих по себе действительно не стоит ни видеть, ни слышать, все равно что щепки или опилки; случается только, что они служат признаками чего-то невыразимо высокого и прекрасного. По моему мнению, любовь также великое и прекрасное дело; и если вы согласны со мною, то незначительнейшие признаки ее не будут для вас щепками и опилками, скорее они будут этими словами: свет и музыка, приводя в движение извилистые фибры ваших воспоминаний и обогащая ваше настоящее вашим драгоценнейшим прошедшим…