Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

Едва только кончил он эту работу и все еще смотрел на воду, уносившую стружки, как услышал, что кто-то тихо подошел к нему, обернувшись назад, он увидел на мостике леди Джулию. Она была подле него и успела заметить его рукоделье.

– Не обидела ли она вас? – спросила леди Джулия.

– Ах, леди Джулия!

– Не обидела ли она вас чем-нибудь?

– Она отказала мне, и теперь все кончено.

– Она могла вам отказать, но из этого еще не следует, что все кончено. Мне очень жаль, что вы срезали ее имя. Уж не думаете ли вы вырезать его и из вашего сердца?

– Никогда. Я бы хотел, если бы это было возможно, но в том-то и дело, что невозможно.

– Берегите его как величайшее сокровище. В последующие годы вашей жизни оно будет для вас источником радости, а не печали. Любить искренно, хотя бы вы и любили тщетно, будет для вас утешением даже в то время, когда вы достигнете моих лет. Это будет значить, что вы имеете сердце.

– Не знаю. Я не желал бы иметь его.

– И вот еще что, теперь я понимаю ее чувства, я всегда думала, что вы рано приступаете к делу. Придет время, когда она гораздо лучше размыслит о ваших желаниях.

– Нет, нет, никогда. Теперь я начинаю узнавать ее.

– Если вы будете постоянны в своей любви, вы получите ее. Подумайте, как молода еще она и как молоды вы оба. Пройдет год, много два, вы одержите победу над ней, и тогда скажете мне, что я была добрая старуха для вас обоих.

– Нет, леди Джулия, не видать ее мне больше!

При этих словах по щекам Джонни Имса покатились слезы, он горько заплакал в присутствии доброй старухи. Она так кстати явилась к нему на помощь в минуты его глубокой печали. Леди Джулия невольным образом сделалась свидетельницей его слез, и потому он мог передать ей всю повесть своей скорби, в это время леди Джулия спокойно привела его к дому.

Читатели, может быть, припомнят, что молва предсказывала страшные вещи, которым предстояло случиться между фамилиями Хартльтон и Омниум. Леди Думбелло улыбалась каждый раз, когда с ней заговаривал мистер Плантаженет Поллисер. Мистер Поллисер признавался самому себе, что ему недостаточно одной политики и что для полноты его счастья необходима любовь. Лорд Думбелло сильно хмурился, когда глаза его останавливались на высокой фигуре наследника герцога, и сам герцог – этот потентат, обыкновенно столь могущественный в своем молчании, – сам герцог заговорил. Леди де Курси и леди Клэндидлем были положительно убеждены, что дело окончательно устроено. Поэтому я буду совершенно прав, если скажу, что в обществе открыто говорили о любви, непозволительной любви, между мистером Поллисер и леди Думбелло.

Общественные толки и молва пробрались в тот респектабельный сельский приход, в котором родилась леди Думбелло и из которого была взята в великолепные палаты, украшаемые в настоящее время ее присутствием. Молва достигла до пломстедского епископства, где все еще жил архидиакон Грантли, отец леди Думбелло, достигла до барчестерского деканства, где жили ее тетка и дед. Бесполезно было бы сообщать, чьи злые языки распространили такую молву в этих духовных местах, но нельзя не намекнуть, что замок Курси находился в недальнем расстоянии от Барчестера и что леди де Курси не привыкла скрывать своего дара слова.

Это была ужасная молва. И для какой матери подобная молва, относившаяся прямо к ее дочери, не должна быть ужасна? Она не могла звучать в ушах всякой другой матери страшнее, чем в ушах мистрис Грантли. Леди Думбелло, дочь, могла предаться свету вполне, но мистрис Грантли была предана ему только вполовину. Другая половина ее характера, ее привычек и ее желаний была посвящена предметам без сомнения прекрасным, – религии, человеколюбию и искреннему прямодушию. Правду надо сказать, что обстоятельства ее жизни принуждали ее служить Богу и мамону и что поэтому она восхищалась браком своей дочери с наследником маркиза, она восхищалась аристократическим возвышением своего детища, хотя и продолжала раздавать собственноручно Библии и катехизисы детям рабочих в пломстедском епископстве. Когда Гризельда сделалась леди Думбелло, мать боялась до некоторой степени, что ее дитя не в состоянии будет выполнить все требования нового своего положения, но дитя оказалось способным не только выполнить эти требования, но и достичь такой страшной высоты, такого громадного успеха, который доставлял матери большой восторг, а с тем вместе и большую боязнь. Ей отрадно было думать, что Гризельда была великою даже между дочерями маркизов, но в то же время она трепетала от одной мысли, как смертельно должно быть падение с подобной высоты, если только суждено быть падению!