Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

Обряд бракосочетания совершился как следует, Кросби выносил душевную пытку с терпением и мужеством. Монгомери Доббс и Фаулер Прат были его шаферами и этим самым доставляли ему некоторую уверенность, что не весь еще мир покинул его, что он не отдался еще связанный по рукам и по ногам семейству де Курси, с тем чтобы они делали с ним что угодно. Мысль об этом постоянно сокрушала его, эта мысль и еще другая, весьма близкая к первой, и именно: что если ему положительно удастся восстать против всего, что относится до фамилии де Курси, он увидит себя совершенно одиноким человеком.

– Да, поеду, – говорил Фаулер Прат Монгомери Доббсу. – Я всегда стараюсь держаться старых друзей. Кросби сначала поступил как негодяй, а потом как дурак, он знает, что я такого мнения, но все же я не вижу, чтобы за это следовало его бросить. Он просил меня, и я поеду.

– Поеду и я, – сказал Монгомери Доббс, в полной уверенности, что поступает весьма благоразумно, согласуясь с действиями Фаулера Прата, и притом же он помнил, что все-таки Кросби женится на дочери графа.

После венчания был завтрак, за которым графиня присутствовала с подобающим ее сану величием. Она не поехала в церковь в том предположении, без всякого сомнения, что за банкетом гораздо лучше обнаружит и поддержит свой юмор, если не рискнет подвергнуть себя в церкви приступу ревматического припадка. В одном конце стола сидел мистер Грешам, который принял на себя обязанность провозгласить в свое время приличный тост и произнести необходимый спич. Тут же находился и высокопарный Джон, позволявший себе различные, скандального свойства выходки насчет сестры и нового зятя, позволявший себе это, собственно, потому, что ему не дали за столом более видного и почетного места. Впрочем, это обстоятельство надо приписать леди Александрине, которая положительно не хотела, чтобы на брата ее возложили обязанность мистера Грешама. Высокопочтенный Джорж не пожаловал, потому что графиня не заблагорассудила послать жене его особого приглашения.

– Мэри у меня неразвязна, незнакома с различными требованиями общества, – говорил Джорж. – Но все-таки она мне жена. Она обладает такими достоинствами, каких не имеют другие. Вы знаете пословицу: хочешь полюбить меня – полюби мою собаку. Поэтому самому он остался в замке Курси, и, как мне кажется, поступил благоразумно.

Александрина желала уехать до завтрака, и Кросби нисколько этому не противоречил, но графиня объявила своей дочери, что если она не подождет завтрака, то его не подадут вовсе, пиршества не будет никакого, а будет обыкновенная свадьба. Если бы еще было большое собрание, то отъезд жениха и невесты мог остаться незамеченным, но графиня чувствовала, что при таком собрании, как настоящее, ничто, кроме присутствия обреченной жертвы, не могло придать пиршеству существенного блеска. Поэтому Кросби и леди Александрина Кросби выслушали спич мистера Грешама, в котором он предсказывал молодой чете такое громадное количество счастья и благополучия, какое ни под каким видом не могло быть совместимо с обыкновенными обстоятельствами человеческой жизни. Молодой друг его Кросби, познакомиться с которым он считал за особенное удовольствие, был известен уже, как один из возвышающихся столпов государства. Посвятит ли он свою будущую карьеру парламенту или исключительно высшим сферам государственного управления, во всяком случае карьера эта будет великая, благородная и сопровождаемая полным успехом. Что касается его молодой племянницы, занявшей теперь в жизни положение, которое служит украшением и блеском для всякой молодой женщины, она не могла поступить лучше этого. Гения она предпочла богатству, так говорил мистер Грешам, и, конечно, получит за это надлежащую награду. Что касается до получения надлежащей награды за все то, чему бы она ни отдавала предпочтение, мистер Грешам, без всякого сомнения, был совершенно прав. В этом отношении я сам не имею ни малейшего сомнения. Кросби выразил свою благодарность, произнеся такую речь, какой не произнесли бы при настоящем случае девять человек из десяти, и затем пиршество окончилось! Говорить после речи Кросби никому не позволялось, и через полчаса новобрачные мчались уже в почтовой карете к станции железной дороги в Фолькстон, – это место было избрано для медового месяца. Сначала предполагалось, что поездка в Фолькстон будет только первой станцией путешествия в Париж, но Париж и все другие заграничные путешествия постепенно были откладываемы до другого времени.