Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

– Только не теперь, – сказала Лили. – Так и быть, я прочитаю этот роман, тем более если ты говоришь, что он такой прекрасный. Мама, а вы знаете, где они проведут медовый месяц?

– Не знаю, душа моя.

– Он часто говорил мне о поездке на озера.

Наступила другая пауза, в течение которой Белл заметила, что лицо ее матери становилось мрачнее и мрачнее.

– Однако я не хочу больше думать об этом, – продолжала Лили. – Займусь чем-нибудь другим. Не думаю, чтобы это было так тяжело, если бы я была все время здорова.

– Само собою разумеется, моя милая.

– Теперь я скоро опять буду здорова. Ах, позвольте, мне советовали прочитать «Историю французской революции» Кар-лэйля, кажется, я начну ее теперь. – Прочитать эту книгу советовал Кросби, мистрис Дель и Белл знали об этом очень хорошо. – Впрочем нужно отложить на время, пока не получу ее из другого дома.

– Джен сходит туда и принесет, если ты хочешь, – сказала мистрис Дель.

– Мне принесет ее Белл, когда пойдет туда после полдня! Ты принесешь, Белл? А я покуда займусь вот этой историей. – И глаза Лили снова устремились на страницы лежавшей перед ней книги. – Мама, я вам вот что скажу: в настоящий день вы должны иметь некоторое снисхождение ко мне и, когда он пройдет, я больше не буду дурачиться.

– Никто, моя милая, и не думает, что ты дурачишься.

– Никто, кроме меня. Не странно ли, Белл, что это случилось в Валентинов день? Нет ничего удивительного, что они нарочно выбрали этот день. Боже мой! Как часто мечтала я, что в этот день получу письмо от него, письмо, в котором он назовет меня своей Валентиной. Теперь… теперь у него другая Ва… лен… ти… на.

Лили произнесла последнее слово раздельно, не будучи в силах совладать с собой, раздались судорожные рыдания, Лили упала на грудь матери, казалось, что сердце бедненькой разорвется на части. Но все-таки сердце ее не разорвалось, она все еще была тверда в своей решимости бороться со скорбью и побороть ее. Сама она говорила себе, что для нее не было бы это так тяжело, если бы болезнь не произвела в ней расслабления.

– Лили, моя милая, моя бедная, моя несчастная дочь.

– Мама, зачем вы это говорите?

И Лили с болезненным усилием старалась оправиться от истерического припадка, который совершенно ею овладел.

– Я не хочу, чтобы меня считали бедною, а особливо несчастною. Лучше я буду вашею милою Лили. Я бы желала только, чтобы вы побили меня, вместо того чтобы сожалеть о мне, когда я становлюсь такой глупою. Большую делают ошибку, оказывая сожаление к людям, когда они строят из себя дураков. На, Белл, возьми твою глупую книгу, я не хочу смотреть на нее. Мне кажется, это она и наделала все.

И Лили оттолкнула от себя книгу. После этой маленькой сцены в тот день не было сказано слова о Кросби и его невесте, предметами разговора сделалась перспектива нового жилища их в Гествике.

– Находиться поближе к доктору Крофтсу будет большим для нас спокойствием, не правда ли, Белл?

– Не знаю, – отвечала Белл.

– Я скажу даже почему – если мы будем хворать, то ему не придется проезжать такую страшную даль.

– Мне кажется, это спокойствие скорее послужит в его пользу, – сказала Белл, с задумчивым видом.

Вечером явился первый том «Французской революции», и Лили занялась чтением с похвальным прилежанием, в восемь часов мистрис Дель потребовала, чтобы Лили, несмотря на дарованные ей привилегии, безусловно легла спать.

– Знаете ли, мне на волос не верится, чтобы этот король мог быть таким дурным человеком, – заметила Лили.

– А я так совершенно верю, – сказала Белл.

– Ну да, потому что ты радикалка. Я никогда не поверю, что бывают короли хуже прочих людей. Что касается до Карла Первого, то он был почти лучшим человеком в истории.

Это был старинный спорный предмет, при настоящем случае Лили, как больной, дозволено было оставаться при своем убеждении без всяких возражений.

В Лондоне четырнадцатое февраля было так же мрачно и холодно и так же напоминало собою суровость зимы, как и в Оллингтоне, и, может статься, по суровости своей было еще мрачнее и печальнее. Несмотря на то, леди Александрина имела такой блестящий, такой радостный вид, какой только мог придать ей подвенечный наряд, в то время, когда она выпрыгнула из кареты и вошла в Сент-Джемскую церковь в одиннадцать часов утра этого дня.

На окончательном совещании было решено, что обряд бракосочетания должен состояться в Лондоне. Правда, много представлялось причин, по которым было бы несравненно удобнее совершить этот обряд в замке Курси. Во-первых, вся фамилия де Курси собралась бы в загородной резиденции своих предков и поэтому могла бы присутствовать при церемониале, не навлекая на себя излишних хлопот или издержек. Во-вторых, замок согревался бы теплотою жизни, и отрада родного очага сообщила бы некоторую прелесть выбытию из дома одной из дочерей. В-третьих, тут были арендаторы и слуги, была обстановка, при которой нельзя было не ощущать, особливо со стороны Кросби, всего блеска такой величественной свадьбы. Наконец, все соглашались, даже сама леди де Курси, что дом в Портмен-сквэре был весьма холоден, что свадьба там будет самая холодная, что там вовсе не представлялось возможности придать ей необходимый блеск и великолепие, и, кроме того, об ней не появилось бы в столбцах газеты «Morning Post» фешенебельной рекламы. Другое удобство свадьбы в провинции состояло в том, что там находился граф, между тем как не было никакой вероятности, что он отправится в Лондон, чтобы присутствовать при церемонии.