Мохан Ракеш - Хозяин пепелища

— Ты все еще тут? — слышит она знакомый голос.

Это Сучча Синх. Он сидит с нею рядом. Прямо перед навесом чернеет автобус. В нем — ни одного пассажира. Только на заднем сиденье храпит кондуктор, уронив голову на грудь.

— Все ждала тебя, ждала… Сидела-сидела, да вот и вздремнула немножко, — виновато лепечет Бало. — Ой, а ты-то не опоздаешь?

— А я только что подъехал. Смотрю — сидит кто-то. Дай, думаю, погляжу, что за человек. Да ты не рехнулась ли — с самого полудня торчишь тут с узелком! — Голос мужа звучит грубовато, но ласково.

— Что ж мне оставалось делать? Ведь ты сказал… сказал, что не вернешься домой! — Всхлипнув, она торопливо смахивает слезу.

— А уж ты сразу в слезы! Ладно, давай узелок-то. И сейчас же беги домой! Зиндан, бедняжка, небось места не находит от страха! — Сучча Синх ласково хлопает ее по спине и встает.

Ее рука ищет узелок. Где же он? Ах, вон он белеет на земле — видно, выпал из рук, когда она задремала. Но когда Бало поднимает узелок, он кажется ей подозрительно легким. Поспешно развязав его, она видит только пустую глиняную миску: лепешки исчезли. А из-под помоста доносится позевывание собаки.

— Ах она подлая! — жалобно восклицает Бало.

— Что, вместо меня собака поужинала? — смеется Сучча Синх. — Бог, видно, знал, кого надо накормить!

Прижимая к груди пустой узелок, Бало, почти плача, смотрит на мужа.

— А ну, ступай домой, что ж теперь поделаешь, — говорит Сучча Синх и, обняв ее за плечи, направляется к автобусу. С опущенной головой Бало доходит с ним до кабины. Сучча Синх вспрыгивает на подножку и бросает свое большое тело на пружины сиденья. Он включает стартер. Она робко спрашивает:

— Сучча Синх, но ведь ты завтра придешь домой?

— А как же иначе… Если надо что купить в городе, говори сейчас, пока не уехал.

— Нет, нет, нам ничего не надо…

Рокочет мотор. Бало пятится от машины. Сучча Синх высунул голову из кабины:

— Ты что там говорила насчет Джанги?

— Да нет, ничего… завтра придешь домой — тогда…

— Ладно! А теперь беги, не задерживайся. Путь-то не близкий…

— Сучча Синх, а ведь завтра Гурпараб. Я тебе кара-прашад приготовлю.

— Ладно!

Автобус трогается и, набирая скорость, катится в сторону Накодара. Облако пыли повисает над дорогой. Утирая влажные глаза, Бало смотрит вслед. Скоро два красных огонька превращаются в крохотные искорки, а затем и они гаснут во мраке ночи.

_____

Бэла Бхандари в неловкой позе сидит на софе, уронив голову на низкий туалетный столик. Рядом, у самом ее головы, лежит семейный альбом. Его бархатный переплет, когда-то белый, уже изрядно попачкан. Кое-где на бархате проступили жирные отпечатки пальцев, а на уголке переплета пятно от пролитого кофе. Этот альбом Сушил Бхандари приобрел задолго до своей женитьбы. Ко дню их свадьбы переплет уже потерял свою первоначальную чистоту. Сушил в то время только что получил назначение в департамент налогов и акцизных сборов.

Бэла медленно поднимает голову и раскрывает альбом на первой странице. Здесь собраны фотографии тех лет, когда Сушил Бхандари был студентом. Как он был хорош в те дни — стройный, гибкий, с прямым, открытым взглядом! Вот снимок, на котором Сушил запечатлен в тот день, когда его избрали председателем студенческой ассоциации. Он произносит речь перед микрофоном. У него тонкие, в стрелочку усики. Во всем облике — юношеская непосредственность, в глазах — вызов и задор…

Что-то легкое, почти невесомое упало на голову Бэлы. Она тряхнула волосами, пробежала гибкими пальцами по мягким прядям, но ничего не обнаружила. И все же ощущение чего-то постороннего в волосах не оставляло ее. Она уперлась локтями в раскрытые страницы альбома и опустила ресницы. Вдруг, что-то вспомнив, широко открыла глаза:

— Манохар!

В опустелом доме ее мягкое сопрано прозвучало излишне громко и вместе с тем как-то безжизненно, словно это был не живой человеческий голос, а запоздалое эхо.

На пороге появилась фигура их прежнего слуги — он еще не успел покинуть дом.

— Что угодно госпоже? — мягко и вкрадчиво произнес он.

Его безыскусственная манера держаться и раньше не гармонировала с щегольским видом слуги из богатого дома: лихо закрученными усами, начищенной до блеска медной пряжкой на поясе и тщательно уложенным тюрбаном, накрахмаленный конец которого торчал вверх, словно гребень петуха. Но эта новая, задушевная нотка в его голосе была Бэле неприятна: этим подчеркивалось, что Манохар уже не слуга и является на вызов только из сочувствия к своей несчастной госпоже.