Генри Фильдинг - История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса

- Что ты, что ты, - перебил Траллибер, - я часто видел тебя на ярмарке; да как же, мы не раз делали с тобой дела и раньше, уверяю тебя. Да, да, вскричал он, - мне запомнилось твое лицо! Только не говори больше ни слова, покуда сам не увидишь их, хоть я до сих пор никогда не продавал тебе на ветчинку таких славных окороков, как те, что ты у меня сейчас увидишь в хлеву.

Тут он обхватил Адамса и силком поволок его к свинарнику, находившемуся, впрочем, в двух шагах от его залы. Едва они подошли, он закричал:

- Ты их только пощупай! Да входи же, дружок, и можешь щупать без стеснения - купишь или нет.

Открыв с этим дверь, хозяин втолкнул Адамса в хлев, настаивая на том, чтобы гость пощупал свиней, перед тем как сказать ему хоть одно слово. Адамс, обладая прирожденной вежливостью превыше всякой искусственной, вынужден был подчиниться, перед тем как приступить к объяснениям; он схватил одну свинью за хвост, и строптивое животное сделало такой неожиданный скачок, что опрокинуло бедного Адамса прямо в навоз. Траллибер, чем помочь бы ему подняться, разразился хохотом и, войдя в хлев, сказал Адамсу с некоторым презрением:

- Как? Ты не умеешь ощупать окорок? - и потянулся сам было за одной свиньей; но Адамс, решив, что выказал уже достаточно учтивости, поспешил встать и, отступив на почтительное расстояние от животных, прокричал:

- Nihil habeo cum porcis {Не имею никакого дела со свиньями (лат.).}. Я священник, сэр, и пришел не за тем, чтобы покупать свиней.

Траллибер ответил, что он сожалеет об ошибке, но в ней-де виновата его жена, и добавил, что она у него дура и всегда попадает впросак. Потом он предложил гостю войти в дом и обчиститься, сам же он только запрет хлев и тотчас последует за ним. Адамс попросил разрешения посушить у огня свой кафтан, парик и шляпу, и Траллибер милостиво разрешил. Миссис Траллибер хотела принести ему таз с водой, чтобы умыться, но муж велел ей, дуре, сидеть смирно, не то она только наделает новых промахов, и направил Адамса к колодцу. Покуда Адамс умывался, Траллибер, которому внешний вид гостя не внушил большого почтения, запер дверь в залу и повел его теперь в кухню, со словами, что ему, как он думает, не вредно будет подкрепиться кружкой, сам же потихоньку шепнул жене, чтоб она принесла немного эля поплоше. После краткого молчания Адамс заговорил:

- Вероятно, сэр, вы теперь уже разглядели, что я священник?

- Да, да, - сказал с усмешкой Траллибер, - я вижу на вас рясу, вернее, то, что от нее осталось.

Адамс согласился, что ряса на нем не из самых лучших, и объяснил, что имел несчастье лет десять тому назад разорвать ее, перелезая через изгородь.

Миссис Траллибер, вернувшись с элем, сказала своему мужу, что джентльмен, как она полагает, путешественник и что он, верно, будет не прочь перекусить. Траллибер предложил ей придержать свой бестолковый язык и спросил ее: как это могут пасторы путешествовать без лошадей? А у джентльмена, добавил он, лошади чет, раз он не в сапогах.

- Нет, нет, сэр, - говорит Адамс, - лошадь у меня есть, но только я оставил ее по пути.

- Рад слышать, что у вас есть лошадь, - говорит Траллибер, - право слово, не люблю я, чтобы священники ходили пешком; это неприлично и не отвечает достоинству сана.

Тут Траллибер начал длинную речь о достоинстве пасторского сана или, точнее, облачения, не стоящую, однако, того, чтобы нам ее передавать, а жена его тем часом накрыла на стол и принесла ему на завтрак миску овсяного киселя. Тогда он сказал Адамсу:

- Не знаю, приятель, с чего вы надумали навестить меня; но раз уже вы тут, если вы не прочь поесть, так ешьте.

Адамс принял приглашение, и оба пастора сели вместе за стол, а миссис Траллибер стала за стулом своего мужа, как это было, видно, у нее заведено. Траллибер уписывал вовсю, но не мог отправить в рот ни одной ложки, не отметив какого-либо недостатка в стряпне своей жены. И все это бедная женщина терпеливо сносила. В самом деле, она так безусловно преклонялась перед величием и важностью своего супруга, о которых часто слышала суждения из его собственных уст, что мнила его чуть ли не вовсе непогрешимым. Сказать по правде, пастор наставлял ее не одним, а разными путями; и для благочестивой женщины его проповеди оказались столь назидательны, что она научилась принимать дурное наряду с хорошим. Поначалу, правда, она была несколько строптива, но супруг давно уже взял над нею верх, пользуясь частью ее любовью к одним вещам, частью страхом ее перед другими, частью тем почтением, какое он сам к себе питал, частью тем, с каким относились к нему прихожане, - словом сказать, она целиком ему подчинилась и боготворила своего мужа, как Сара Авраама, величая его если не господином своим, то хозяином.