Уильям Фолкнер - Город

- Потому что вы несчастны, - сказала она. - Не люблю несчастных людей. Они мешают. Особенно если можно...

- Да! - сказал, крикнул я. - Если можно так легко, так просто... Если никто даже не заметит, и меньше всего Манфред, потому что мы оба согласились, что Гэвин Стивенс никак не может обидеть Манфреда де Спейна, даже наставив ему рога с его любовницей. Значит, вы пришли просто из сострадания, из жалости: даже не из честного страха или хотя бы из обыкновенного уважения. Просто из жалости. Просто из сострадания. - И тут мне все стало ясно. - Вы не просто хотели доказать, что, получив то, чего я, как мне кажется, хочу, я не стану счастливее, вы хотели показать мне, что из-за того, чего я, как мне казалось, желал, не стоит чувствовать себя несчастным. Неужели для вас это ничего не значит? Я не говорю - с Флемом: неужто даже с Манфредом? - Я говорил, нет, кричал: - Только не уверяйте меня, что Манфред вас для того и послал - утешить несчастного!

Но она просто стояла, обволакивая меня этой глубокой, безмятежной, страшной" синевой. - Вы слишком много времени тратите на ожидание, сказала она. - Не ждите. Вы живой, вы хотите, вы должны, и вы это делаете. Вот и все. Не тратьте время на ожидание. - И она стала подходить ко мне, а я был заперт, зажат не только дверью, но и углом стола.

- Не троньте меня! - сказал я. - Значит, если бы только у меня хватило ума перестать ждать, вернее, никогда не ждать, не надеяться, не мечтать; если бы у меня хватило ума просто сказать: "Я живой, я хочу, я сделаю", и сделать, - если бы я так сделал, - значит, я мог бы быть на месте Манфреда? Но неужели вы не понимаете? Неужели вы не можете понять, что тогда я не был бы самим собой? - Нет, она даже не слушала меня, просто смотрела на меня: невыносимая, бездонная синева, задумчивая и безмятежная.

- Может быть, это оттого, что вы джентльмен, а я раньше никогда их не встречала.

- И Манфред тоже, - сказал я. "И тот, другой, тот, первый, отец вашего ребенка, - единственный, кроме Манфреда", - подумал я, потому что теперь о да! да! я знал: Сноупс импотент. Я даже сказал это: "Тот, единственный, кроме Манфреда, там, еще на Французовой Балке, мне о нем рассказал Рэтлиф, тот, что разогнал не то шесть, не то семь парней, которые напали на вашу пролетку, а он их избил рукояткой кнута, одной рукой, потому что другой он прикрывал вас, он-то всех их побил, даже с одной переломанной рукой, а вот я даже не мог закончить бой, который я сам же начал, и всего с одним-единственным противником". А она все еще не двигалась с места, она стояла предо мной, и я вдыхал не просто запах женщины, но эту страшную, эту всепоглощающую бездну. - Оба они похожи, - сказал я. - Но я не такой... Все мы трое джентльмены, но только двое оказались мужчинами.

- Заприте двери, - сказала она. - Штору я уже опустила. Перестаньте всего бояться, - сказала она. - Почему вы так боитесь?

- Нет! - сказал, крикнул я. Я мог бы... я чуть не ударил ее, так резко я взмахнул рукой, но тут стало свободнее: я выбрался из капкана, я даже обошел ее, дотянулся до дверной ручки, открыл двери. О да, теперь я понял: - Я мог бы выкупить у вас Манфреда, но Флема выкупать я не желаю, - сказал я. - Ведь это Флем, да? Да, да? - Но предо мной была только синяя глубина и гаснущий Вагнер, трубы, и буря, и густой рев меди, diminuendo [ослабевая (итал., муз.)], к угасающей руке, к пальцам, к гаснущей радуге кольца. Вы мне сказали - не надо ждать: почему же вы сами не попробуете? Да, мы тут все покупали Сноупсов, волей-неволей; уж вам-то надо было бы знать. Не знаю, почему мы их покупали. То есть не понимаю, зачем нам это было нужно: какую монету, где и когда мы так безрассудно, так расточительно тратили, что получили за нее Сноупсов. Но так было. А ведь вас никто заставить не может, если вы не захотите, никакой Сноупс, даже ворующий медные части. И нет цены тому, что ничего не стоит, так что, может быть, вы и мой отказ все-таки расцените по той цене, какую я за него плачу. - Тут она двинулась с места, и только тогда я заметил, что она ничего с собой не принесла: никаких перчаток, сумок, шарфиков, ничего из тех мелочей, какие приносят женщины с собой в комнату, так что в ту минуту, когда им надо уходить, начинается суматоха, похожая на генеральную уборку. - Не беспокойтесь за вашего мужа, - сказал я. - Просто считайте, что я представитель Джефферсона и потому Флем Сноупс и мой крест. Понимаете, я могу сделать одно: соответствовать вам, расценивать его так же высоко, как вы, доказательство чему - ваш приход. Прощайте!

- Прощайте! - сказала она. Холодное невидимое облако снова заглянуло в комнату. И снова я закрыл за ним двери.