Уильям Фолкнер - Город

Потом мы вернулись домой и отец сказал: - Слушай, Гэвин, почему ты, черт подери, не напьешься? - И дядя Гэвин сказал:

- Верно, надо бы, - даже не поднимая головы от газеты. Потом пора было ужинать, и я удивлялся, почему мама не сердится, что он ничего не ест. Но, по крайней мере, раз она не думала о еде, она и ко мне придираться не стала. Потом мы - дядя Гэвин, мама и я - пошли в кабинет. Понимаете, после дедушкиной смерти мама все старалась приучить нас звать эту комнату библиотекой, а теперь она сама назвала ее кабинетом, как дедушка, и дядя Гэвин сел к столу с книжкой и даже изредка переворачивал страницу, как вдруг зазвонил звонок.

- Я открою, - сказала мама. Но никто не собирался открывать, никто и не полюбопытствовал. Потом она вернулась по коридору к двери в кабинет и сказала: - Это Линда. Входи, детка, - и посторонилась и кивнула мне, а когда Линда вошла и дядя Гэвин встал, она снова кивнула мне и сказала: Чик! - И Линда остановилась в дверях, и тут мама сказала: - Чарльз! - И я встал и вышел, и мама закрыла дверь. Но я не обиделся. Я к таким вещам уже привык. А когда я увидел, кто пришел, я даже знал, что меня выставят.

22. ГЭВИН СТИВЕНС

Наконец Мэгги выставила Чика и закрыла двери.

Я сказал: - Садись, Линда. - Но она стояла. - Плачь, - сказал я. - Не удерживай слезы, плачь.

- Не могу, - сказала она. - Я пробовала. - Она смотрела на меня. - Он мне не отец, - сказала она.

- Нет, он тебе отец, - сказал я. - Конечно, отец. О чем ты говоришь, не понимаю?

- Нет, - сказала она.

- Да, - сказал я. - Хочешь, я поклянусь? Хорошо, клянусь, что он твой отец.

- Вас там не было. Вы ничего не знаете. Вы даже не видели ее, пока... пока она... мы... не приехали в Джефферсон.

- Рэтлиф знает. Рэтлиф был там. Он знает. Знает, кто твой отец. А я знаю от Рэтлифа. Я уверен. Разве я когда-нибудь тебе лгал?

- Нет, - сказала она. - Вы единственный человек на свете, кто мне никогда не солжет, это я знаю.

- Вот видишь, - сказал я. - А я тебе в этом клянусь. Я клянусь, что Флем Сноупс твой отец. - Она и тут не двинулась с места; только слезы, как вода, не брызнули, а полились безмолвно и быстро по ее лицу. Я подошел к ней.

- Нет, - сказала она, - не трогайте меня, - и поймала, схватила обе мои руки, крепко стиснула пальцами и прижала к груди. - Когда я думала, что он не мой отец, я ненавидела их обоих - и ее и Манфреда. Да, да, я все знала про Манфреда: видела, как... они смотрят друг на друга, как разговаривают - каким голосом, как произносят имя друг друга, и мне было невыносимо, я их обоих ненавидела. Но теперь, когда я знаю, что он мой отец, все изменилось. Я за нее рада. Хорошо, что она любила, хорошо, что она была счастлива. Теперь я могу плакать, - сказала она.

23. В.К.РЭТЛИФ

Это было похоже на состязание, похоже, что Юрист засунул себе в карман динамитный патрон, запалил конец длинного шнура и теперь ждет - подойдет кто или же не подойдет, чтобы затоптать огонь вовремя. Вроде скачек наперегонки - то ли ему удастся наконец отослать Линду из Джефферсона и самому наконец избавиться навсегда от всего сноупсовского племени, то ли он сам взорвется, а с ним и все прочие, его окружающие.

Нет, какое там состязание. Во всяком случае, не с Флемом Сноупсом, потому что состязаться могут только двое, а Флем Сноупс тут был ни при чем. Скорее если он и участвовал в этом, то как судья. Нет, он даже и судьей не был. Похоже было, что он сам с собой играет в какую-то спокойную, тихую игру, вроде как пасьянс раскладывает. Теперь у него было все, ради чего он приехал в Джефферсон. Даже больше. Он получил и то, о чем он до приезда в Джефферсон и понятия не имел, что ему этого захочется, потому что до тех пор он и не знал, что оно существует. Теперь у него был банк, и деньги в банке, и президентское кресло, так что теперь он не только мог следить, чтобы деньги не украл какой-нибудь мошенник двадцать второго калибра, вроде его родича Байрона, но теперь у него никто не мог отнять и ту респектабельность, какая причиталась президенту одного из двух йокнапатофских банков. А скоро он будет жить в одном из самых больших домов во всей Йокнапатофе, а то и во всем Миссисипи, когда плотники кончат отделывать для него старый особняк де Спейнов. К тому же он избавился от двух самых отъявленных, наглых, бессовестных Сноупсов, выгнав Монтгомери Уорда и А.О. из города, так что теперь, по крайней мере на время, кроме него, единственным действующим Сноупсом в округе был лавочник-оптовик, не только такой же уважаемый, но, может, и еще более кредитоспособный, чем простой банкир. Каждый мог бы решить, что теперь-то он будет доволен. Как бы не так. Ему еще нужно было заставить девочку (теперь уже взрослую девушку), которая даже не была его дочкой, сказать: "Покорно благодарю вас, папа, за то, что вы ко мне так добры".