Айн (http://marsexxx.com, marsexxx@ya.ru) - Источник

— Лойс, девочка, где ты берешь этот джин? Не будь такой жадиной. Ты худшая из всех известных мне хозяек.

Гэс Уэбб заявил:

— Я не понимаю литературы. Это непродуктивная и напрасная потеря времени. Писатели исчезнут.

Айк резко расхохотался:

— Мерзость, а? — Он помахал рукописью. — Настоящая мерзость. Зачем, вы думаете, я ее написал? Покажите мне кого-нибудь, кто мог бы написать худшую вещь. Такой гадкой пьесы вы в жизни не услышите.

Это не была очередная встреча Совета американских писателей, скорее, неофициальное сборище. Айк попросил нескольких своих друзей послушать его последнюю работу. К двадцати шести годам он написал одиннадцать пьес, но ни одна из них не была поставлена.

— Ты бы лучше отказался от театра, Айк, — предложил Ланселот Клоуки. — Творчество — вещь серьезная, она не для случайных подонков, решивших попытать счастья. — Первая книга Ланселота Клоуки — отчет о личных приключениях за границей — уже десятую неделю держалась в списке бестселлеров.

— Отчего же, Ланс? — сладким голосом протянул Тухи.

— Ладно же! — рявкнул Клоуки, — хорошо! Налей-ка выпить.

— Это ужасно, — заявила Лойс Кук. Ее голова устало перекатывалась из стороны в сторону. — Совершенно ужасно. Так ужасно, что даже великолепно.

— Чепуха, — сказал Гэс Уэбб. — Зачем я вообще сюда хожу? Айк запустил рукопись в камин. Она натолкнулась на проволочный экран и упала обложкой вверх, тонкие листы помялись.

— Если Ибсен мог писать пьесы, почему же я не могу? — спросил он. — Он гений, а я бездарь, но ведь этого недостаточно для объяснения.

— В космическом смысле нет, — подтвердил Ланселот Клоуки.

— И все же ты бездарь.

— Не повторяй. Я первый сказал.

— Это великая пьеса, — произнес чей-то голос — медленно, устало и в нос. Голос звучал в этот вечер впервые, и все повернулись к Жюлю Фауглеру. Один карикатурист нарисовал его знаменитый портрет — две соприкасающиеся окружности — маленькая и большая, большая была животом, маленькая — нижней губой. На нем был великолепно сшитый костюм, цветом напоминавший, как он говорил, merde d'oie — гусиное дерьмо. Руки его постоянно скрывали перчатки, он всегда ходил с тростью. Жюль Фауглер был знаменитым театральным критиком.

Фауглер протянул к камину трость, подцепил рукопись и подтащил по полу к своим ногам. Он не поднял рукопись, но повторил, глядя на нее:

— Это великая пьеса.

— Почему? — спросил Ланселот Клоуки.

— Потому что я так сказал, — ответил Жюль Фауглер.

— Это шутка, Жюль? — спросила Лойс Кук.

— Я никогда не шучу, — ответил Жюль Фауглер, — это вульгарно.

— Пошлите мне пару билетов на премьеру, — скривился Ланселот Клоуки.

— Восемь восемьдесят за два места, — сказал Жюль Фауглер.

— Это будет гвоздь сезона.

Жюль Фауглер повернулся и увидел, что на него смотрит Тухи. Тухи улыбнулся, его улыбка не была легкой и беспечной. Это был одобрительный комментарий, признак того, что Тухи считал разговор серьезным. Фауглер посмотрел на остальных, взгляд его был презрителен, но смягчился, остановившись на Тухи.

— Отчего бы вам не войти в Совет американских писателей, Жюль? — спросил Тухи.

— Я индивидуалист, — сказал Фауглер. — Я не верю в организации. И кроме того, разве это необходимо?

— Нет, совершенно не обязательно, — ответил Тухи весело. — Не для вас, Жюль. Нет ничего, чему я могу вас научить.

— Что мне в вас нравится, Эллсворт, так это то, что вам ничего не надо объяснять.

— Черт возьми, зачем здесь что-то объяснять? Ведь мы шестеро одного поля ягоды.

— Пятеро, — заметил Фауглер. — Мне не нравится Гэс Уэбб.

— Почему? — спросил Гэс. Он не был оскорблен.

— Потому что он не моет уши, — ответил Фауглер, как будто его спросил кто-то другой.

— А, — протянул Гэс.

Айк встал и уставился на Фауглера, не совсем уверенный.

— Вам нравится моя пьеса, мистер Фауглер? -— наконец спросил он тихим голосом.

— Я не сказал, что она мне нравится, — холодно отвечал Фауглер. — Я считаю, что она смердит. Именно поэтому она великая.

— О! — рассмеялся Айк. Казалось, он успокоился. Его взгляд прошелся по лицам присутствующих, взгляд скрытого торжества.

— Да, — подтвердил Фауглер, — мой подход к критике тот же, что и ваш подход к творчеству. Наши побуждения одинаковы.

— Вы прекрасный парень, Жюль.

— Мистер Фауглер, с вашего разрешения.

— Вы прекрасный парень, превосходнейший мерзавец, мистер Фауглер.

Фауглер перевернул страницы рукописи концом своей трости.