Айн (http://marsexxx.com, marsexxx@ya.ru) - Источник

— Он жил в вашем доме в Стентоне? — повторил Тухи. Он говорил с какой-то настороженной четкостью. Его слова звучали кратко, сухо и бесповоротно. Как будто ломались спички.

«Все это очень странно», — думал Китинг. Тухи задал ему очень много вопросов о Говарде Рорке. Но вопросы эти не имели

смысла. Они были не о здании и вообще не об архитектуре. Это были бесцельные вопросы личного свойства. Непонятно, зачем было расспрашивать о человеке, о котором он никогда прежде не слышал.

— Он часто смеется?

— Очень редко.

— Он выглядит несчастным?

— Никогда.

— У него было много друзей в Стентоне?

— У него никогда и нигде не было друзей.

— Сокурсники его не любили?

— Никто не мог его любить.

— Почему?

— Он порождает в людях чувство, что любовь к нему была бы наглостью.

— Он бывал на вечеринках, пил, развлекался?

— Никогда.

— Его влекут деньги?

— Нет.

— Ему нравится, когда им восхищаются?

— Нет.

— Верит ли он во Всевышнего?

— Нет.

— Он много говорит?

— Очень мало.

— Слушает ли он, когда другие обсуждают какие-то… вопросы с ним?

— Слушает… Но лучше бы не слушал.

— Почему?

— Это было бы не так оскорбительно — если вы понимаете, что я имею в виду. Когда тебя так слушают, ты понимаешь, что ему это совершенно безразлично.

— Всегда ли он хотел стать архитектором?

— Он…

— В чем дело, Питер?

— Да так. До меня только что дошло, что, как ни странно, я никогда раньше не спрашивал себя об этом. И ведь вот что странно: о нем так и спросить нельзя. Он настоящий маньяк, во всем, что касается архитектуры. Ему это все кажется таким чертовски важным,

что он становится непохожим на нормального человека. У него просто нет никакого чувства юмора по отношению к себе вообще — вот вам пример человека без чувства юмора, Эллсворт. Даже вопроса не возникает, что бы он делал, если бы не хотел стать архитектором.

— Нет, — ответил Тухи. — Зато возникает вопрос, что бы он делал, если бы не мог стать архитектором.

— Он шел бы по трупам. Любого и каждого. Всех нас. Но он стал бы архитектором.

Тухи сложил свою салфетку, хрустящий маленький квадратик ткани, у себя на коленях. Он сложил ее аккуратно, сначала вдоль, потом поперек, а затем пробежал кончиками пальцев по краям, чтобы сделать складку более острой.

— Вы помните о нашей маленькой группе архитекторов, Питер? — спросил он. — Скоро я закончу все приготовления к первой встрече. Я уже говорил со многими из будущих членов, и вам польстило бы то, что они сказали о вас как о нашем будущем председателе.

Они с удовольствием проговорили еще с полчаса. Когда Китинг встал, готовясь уходить, Тухи вспомнил:

— Ах да! Я говорил о вас с Лойс Кук. Вы о ней скоро услышите.

— Большое спасибо, Эллсворт. Кстати, сейчас я читаю «Саванны и саваны».

— И?

— О, потрясающе. Знаете, Эллсворт, это… это заставляет осмыслить все совершенно по-новому.

— Совсем иначе, — промолвил Тухи, — не правда ли? — Он стоял у окна, глядя на последние солнечные лучи холодного, ясного дня. Затем обернулся и предложил: — Чудесный день. Возможно, один из последних в этом году. Отчего бы вам не пригласить Кэтрин немного прогуляться, Питер?

— О, мне этого так хочется, — охотно откликнулась Кэтрин.

— Так что ж, давайте, — весело улыбнулся Тухи. — В чем дело, Кэтрин? Обязательно ждать моего разрешения?

Потом, когда они гуляли, когда они были одни в холодном блеске улиц, наполненных последними солнечными лучами, Китинг обнаружил, что вновь возвращается мыслью к тому, что всегда значила для него Кэтрин, — непонятное чувство, которое не посещало его в присутствии других. Он взял ее руку в свою. Она отняла ее, сняла перчатку и протянула ему свою руку обратно. Он вдруг

подумал, что, если долго держать руку в руке, они потеют, и, раздражаясь, зашагал быстрее. Он подумал, что вот они шагают вместе, как Микки и Минни Маус, и это, наверное, кажется прохожим смешным. Он встряхнулся и отогнал от себя эти мысли, потом взглянул на ее лицо. Она шла, глядя прямо перед собой на солнечный свет, он разглядел ее нежный профиль и небольшую складочку в уголке губ, она улыбалась тихой счастливой улыбкой. Он заметил бледный край ее века и подумал, не больна ли она анемией.

Лойс Кук сидела, скрестив по-турецки ноги, на полу посреди гостиной, позволяя видеть свои большие колени, серые чулки и край выцветших розовых штанишек. Питер Китинг сидел на краешке обтянутого фиолетовым сатином шезлонга. Никогда раньше он не испытывал такой неловкости при первой встрече с клиентом.