Жорж Экоут - Из мира «бывших людей»

С той минуты, как я встретил их, этих пять молодцов, я больше не расстаюсь с ними. Они воплощают для меня молодой несчастный цветок столицы; они заключают в себе фауну наших кварталов, занимающихся контрабандой; они самые красивые из моих оборванцев, носящих бархатную одежду. Они помогут мне определить, так сказать, в качестве историографа , тип непокорного человека между шестнадцатилетним и двадцатилетним возрастом. Если б я был достаточно богат, чтобы купить фотографический аппарат, я снял бы их во всех их позах, не утомляясь смотреть на них и воспроизводить их, так много естественного и неожиданного содержат в себе их самые незначительные позы! Сколько раз я закрываю глаза и представляю себе их очертания, их формы, их цвет лица, чтобы гораздо прочнее запечатлеть в своей памяти их портрет!

Не удовлетворяясь моей дружбой с их маленькой группой, мои пять товарищей познакомили меня последовательно со всей их бандой. Я узнал, по крайней мере, целую сотню других молодцов, почти столь же сдержанных и гордых. Всё, что их касалось, интересовало меня; я хотел знать, где они живут, откуда происходят, как они выросли и как они существуют.

Ниже холмов и лесов королевского замка расстилается загородное предместье, где родители маленького Палюля занимают лачужку, которая, можно было бы подумать, была сделана, как все другие, из щебня, чёрт знает как сложенного. Склон, на котором возвышается этот домишко, опускает своё подножие в грязный ручей, – поток, достойный этой злобной долины.

Не с чертами какой-нибудь наяды я представляю себе этот ручей, но со внешностью Маннекен-Пис [ Статуя-фонтан в Брюсселе ], высеченного из камня Жеромом, самым большим язычником из двух Дюкенуа. Мальбек «дерзкий на язык», заимствует, действительно, скрытное и опустошительное настроение у наших мальчишек. При всей его бледности, неподвижной внешности, не существует проделки, которой он не придумал бы назло прибрежным жителям. Он приводит в отчаяние инженеров. В свою очередь я заставал его много раз в сумерки копошащимся в испарениях ила, или точно скорчившимся под низкой аркой маленького моста, готовым обдумать какую-нибудь низость. Не говоря уже о миазмах, от неё исходящих, эта полоса грязи иногда внезапно начинает подниматься, выходить из берегов, затопляет дворы, погреба и уничтожает запасы. После того, как пострадавшие его жертвы сначала много кричат и жалуются на него, они, в конце концов, смеются над его проказами. Мальчик обезоруживает их. Разве он не их брат? Но власти не шутят. Чтобы исправить проказника, начальники почти не находят ничего лучшего, как обращаться с ним так же, как с его старшей сестрой, Сеной: его, живого, окружают стенами, точно он вульгарный сток. Ребёнок допускает проделать это с собою, не переставая плакать и тихо браниться, но он затаил в себе месть. При первых же ливнях он сгибается, выпрямляет спинку, так хорошо играет спиною и плечами, что в конце концов разрушает своё in-pace и опрокидывает дома.

Одна ива, почти лишённая почвы от проказ этого шалуна, протягивает свои ветки над родной крышей нашего Палюля. Его родители выдают себя за огородников; по крайней мере, это их признанный заработок, их ремесло, являющееся для них alibi, т. к. они пользуются многими другими, тайными, но доходными. Они откармливают свинью, культивируют нужное им количество картофеля и несколько реп. Но подобно их соседям, они занимаются скорее укрывательством рецидивистов, чем культурою капусты и брюкв. Старики направляют своих первенцев к грабежу; затем старшие братья соблазняют младших. Они начинают простым нищенством. Маленький Палюль был в числе этих мальчиков, которые бегут за дверцами экипажей, после того, как пройдутся колесом или сделают несколько забавных прыжков на песке. Они протягивают руку, поворачивая к вам своё круглое личико, весёлое выражение которого и взгляд исподлобья выдают смиренный характер их обращений к вашему состраданию.

Болезненная неловкость, светлые глаза Палюля заставили его стариков иначе эксплуатировать его силы. Они испробовали впечатление, оказываемое его ангельским лицом на душу приходского священника. Добрый священник попался на приманку. Он включил его в детский церковный хор, заставил его приготовиться к первому причастию, говорил о том, чтобы послать его в семинарию. Отсюда получилось это насмешливое прозвище Кассизм, – испорченное слово catèchisme катехизис, – которое и осталось за Палюлем. Под предлогом, что мальчик ничего ещё не зарабатывает, его родители выманили светлые монеты у достойного священника, который льстил себя надеждой привести всех к добру примером одного из них.