Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Он предпринял несколько коротких поездок на рудники. Говорил не только с шахтерами, но и с фермерами, и с кооператорами. Продолжал изучать положение. И то, что он узнал об отношении заработной платы к ценам, усилило в нем уверенность, что Америка уже созрела, чтобы понять: фактически рост стоимости рабочей силы со времени Гражданской войны сводился почти к нулю рядом с гигантским увеличением производительности труда.

Его идея всеобщей угольной стачки казалась ему неизбежно вытекающей из объективного положения вещей. Он говорил: "Если шахты не будут работать, Америка не сможет воевать, не сможет поставлять снаряжение. Если шахты не будут работать, война прекратится. А она _должна_ прекратиться".

Берн выработал программу забастовки по всем угольным копям страны, целью которой будет добиться признания союза, открыто выступающего против военных поставок Европе и добивающегося ниспровержения капитализма и империализма у себя на родине. Берн изучал стратегию, искал подходящих людей, ждал благоприятного момента, чтобы начать. И после всех своих поездок и совещаний с неизменной нежностью возвращался к Джейн.

Маркэнд не искал дела. Он ждал. Опыт его путешествия на Север заставил его полностью примириться с необходимостью ожидания. А пока что, в отсутствие Джейн и Берна, он запросто орудовал щеткой и шваброй в их дешевой квартире, бегал по поручениям и готовил завтрак. Ужинали обычно все втроем в маленьких подвальных ресторанчиках у реки, пропитанных запахом грязи и пота, где негры, славяне, чехи и англосаксы смешивались в общей толпе у тарелок с жареной свининой и кукурузной кашей. Часто Маркэнд странствовал по трущобам у подножия холмов Огайо, на склонах которых расположились виллы богачей. Он проводил часы в прелестном старинном здании публичной библиотеки в центре города, где вместо чтения книг по экономике утолял незнакомую до сих пор жажду Шекспиром, Бальзаком, Тургеневым и больше всего Толстым. Из прочного союза двух своих друзей он черпал жизненную силу. Когда впервые они встретили Джейн, ее тело было сухим, задохнувшимся, как будто она долго жила без солнца и воздуха; сейчас оно горело ровным жаром. От привычки сутулиться она казалась прежде плоскогрудой; теперь она ходила, высоко подняв голову, и грудь ее обозначилась горделиво и нежно. У нее, как и у Берна, глаза были серые, как рассвет, но радость, пронизавшая ее тело, сделала их взгляд мягче и глубже. Берн тоже изменился; он казался менее напряженным, более юным; прежде суровый рот стад спокойным. Между этими двумя людьми постоянно циркулировал ток; и нельзя было угадать, какая сила позволяет Берну трудиться по восемнадцати часов в сутки, совещаясь с упрямыми ирландцами и молчаливыми славянами; и какое видение помогает Джейн по вечерам, вернувшись с тяжелой работы, преобразиться в женщину нежную и чуткую... Но не Джейн и не Берном было полно сердце Маркэнда: оно питалось жизненностью их союза.

В конце ноября Берн сказал Маркэнду:

- Мы отправляемся в Хоутон. Там бастуют. Стачка возникла стихийно и охватила весь район. Тысячи мужчин бросили работу, и женщины помогают им держаться. Организации - никакой. Похоже, что можно начинать. Если правильно взяться за дело, удастся втянуть все аллеганские разработки.

Маркэнд молчал.

- Будет серьезная борьба, - продолжал Берн. - Против нас ополчится весь штат, а в случае успеха - весь правящий мир США.

- Ну что ж, - сказал Маркэнд.

- Очень может быть, что нас ждет неудача. Как было с Парижской Коммуной. Но Америке нужен пример Коммуны.

Они стояли совсем рядом. Джейн услышала их разговор и вышла из кухни; она положила руки на плечи обоим.

- Я иду с вами, - сказал Маркэнд...

Берн встал на выступ скалы, чуть выше голов шахтеров и их жен, так, чтобы все могли его видеть, и начал говорить:

- Эта земля прежде была вашей, - сказал он, - она давала вам средства к жизни. Теперь ваша земля принадлежит промышленникам из Хоутона, из Питтсбурга, из Нью-Йорка, она дает _им_ средства к жизни, к роскоши. А вам, работающим на них, остается медленно умирать с голоду. Хотите, чтобы земля снова давала вам средства к жизни? Для этого вы должны снова завладеть ею.

Это ведь так просто, товарищи. Земля и уголь, который в ней находится, должны принадлежать вам - тем, кто работает на ней. Если вы станете в своих требованиях размениваться на мелочи, вы ничего не добьетесь. Говорю вам, друзья: все или ничего.

Допустим, вы вступите в Объединение горнорабочих и потребуете признания этого союза. Но ведь на большинстве предприятий он пользуется признанием. Что же из этого? Объединение горнорабочих допускает, что шахты принадлежат не тем, кто в них трудится, а капиталистам, которые даже не заглядывают в них. Предположим, члены этого союза хотят добиться повышения заработной платы и добьются его. Что ж - капиталисты повысят цены и увеличат вычеты, только и всего. Разве объединенным в профсоюз горнякам Пенсильвании живется лучше, чем вам? И они работают на других... других, которые живут в большом городе и хотят иметь как можно больше денег, для того чтобы жить как можно дальше от тех, кто работает в принадлежащих им шахтах. Подойдем с другой стороны. Предположим, что ваша земля родит хлеб, а не уголь. Предположим, что хозяин этой земли живет в Нью-Йорке и вы должны отсылать ему весь свой урожай, а от него вы получаете заработную плату в несколько долларов и на эти доллары покупаете у пего часть своего же хлеба. Он платил бы вам как можно меньше долларов. Но пусть бы вы потребовали увеличения платы. Что ж, он увеличил бы ее, но он увеличил бы также цену на хлеб, который продает вам.