Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

- Не согласен, - сказал Лесли Лев. - Постоянство скучно, а скука величайшая из неудач. Однообразие в пище свойственно животным. Какая-нибудь корова или овца изо дня в день ест одно и то же. Немало людей - и мужчин и женщин - живут точно так же. Человек исключительный постоянно нарушает свои привычки или никогда их не приобретает. То, что он делает сегодня, всегда противоречит тому, что он делал вчера; и если он пьет, то смешивает различные напитки.

- А кто вам сказал, черт подери, - загремел Корнер, - что исключительный человек - это тот, кто счастлив или удачлив? В этом мире мудрые скрываются в толпе и прячутся за нее.

- Вы оба правы, - проворковал Торилл своим виолончельным голосом. - Вы, Мэт Корнер, человек исключительный и поэтому проповедуете, что для счастья нужно быть банальным. Вы, Лесли, - он благожелательно улыбнулся Леву, чьи холодные зрачки сузились в предвидении мягкого, но убийственного удара, весьма банальный человечек - и поэтому разыгрываете и превозносите исключительную личность.

Все засмеялись, и все были довольны, разумеется, кроме Лева, который смеялся громче всех.

- Ну а вы сами? - овладев собой, обратился Лев к Ториллу.

- Я? - поэт улыбался. - Мне еще пока не удалось установить, Лев, на кого я больше похож - на вас или на Корнера. Я ведь довольно медлителен, так что сам за собой не поспеваю. Но я иду по горячему следу. Давайте мне побольше вот такой "Явы", - он пил кофе, - чтобы я не спал по ночам, и с годами вы это узнаете.

- Я вам могу сказать сейчас, - сказал Лев. - Вы мягки, сентиментальны и старомодны, поэтому вы в громких словах воспеваете город стали и дыма.

Вошла Теодора Ленк, в сером, прямая и тонкая, как стрела, с изумрудным ожерельем, от которого ее черные волосы казались синими. Она села рядом с отцом.

- О чем речь? - спросила она. У старика губы растянулись в улыбке, глаза с набрякшими под ними мешками заиграли, когда дочь взяла его за руку.

- Все как всегда, - сказала Джейн Ладлоу. - Мужчины напевают каждый свою песенку и останавливаются только для того, чтобы плюнуть в лицо друг другу.

- Неважно, сколько времени у них отнимают ссоры, - сказал Стайн. - Они так изощряют при этом свое остроумие!

- Конечно, мы остроумны! - вскричал Лев. - Погодите, скоро Нью-Йорк нас заметит: настоящая литературная столица Штатов - здесь, если угодно знать Нью-Йорку.

- Вы сами себя опровергаете, - проворчал Корнер. - Какого черта вы беспокоитесь о том, чтобы Нью-Йорк вас заметил, если литературная столица здесь? Раз Чикаго суждено стать литературной столицей страны, ему достаточно сказать "я есмь" - и стать ею.

- Вспомните Иегову, - сказал Докерти. - "Я есмь бог", - глаголет господь. Поэтому он и стал богом.

- Это ваши слова! - закричал Лев. - Мы все говорим то же! Да будет так! За литературную столицу США! - Он высоко поднял бокал. - За Чикаго!

- Чикаго! - ворковал Торилл. - И все, что стекается в Чикаго, и все, что вытекает из него. Прерии. Упитанные свиньи и упитанные фермеры. Сталь. Дым. Большой город, где под дождем копоти на окраинах вырастают фиалки.

- Вы так говорите, Макс, потому что вы сами - такая фиалка. - Джейн Ладлоу прижала к своей могучей груди унизанную побрякушками руку.

- У нас все есть, - сказала лилейно-белая золотоволосая девушка у ног Мэтью Корнера, подняв глаза к его грубо вытесанному лицу.

- Не совсем, - огрызнулся Докерти, ненавидевший девушку за то, что она обожала знаменитого адвоката, который не хотел ее, в то время как Докерти сам с удовольствием спал бы с ней, но она этого не хотела.

- У нас есть небо, - ворковал Торилл. - Небо, полное солнца, и дыма, и запахов жизни... У нас есть прерия... прерия, полная рождения и смертей.

- У нас есть люди, - подхватил Лев, - страстные женщины... воры, бандиты, поэты.

- У нас есть сооружения. Не забывайте о сооружениях, - сказал Корнер. Люди ничего не могли бы написать, если б они не сооружали... дороги, плотины, храмы. Слова приходят после сооружении.

- У нас есть все, - сказала Джейн Ладлоу.

- Не совсем, - снова огрызнулся Докерти. - Одного у нас нет...

- Чего же? - спросил Лев, как будто он был готов тут же восполнить недостаток.

- Любви, - сказал Докерти.

- Да, любви нам не хватает. - Теодора Ленк пронзила его взглядом.

Корнер взглянул на Теодору, и его суровое лицо смягчилось. Все молчали.

- Какая чушь! - вскричал Лев, нарушая молчание своим надорванным голосом. И все же даже после его слов молчание не рассеялось. - Докерти, я всегда знал это! При всех ваших социалистических воззрениях вы настоящий романтик восемнадцатого века. Любовь! Нужны нам воловьи упряжки? Нет: у нас есть паровозы и авто. Нужны нам храмы? Нет: у нас есть небоскребы. Нужны нам легконогие афинские вестники? Нет: у нас есть телефон и радио. Нужна нам любовь? У нас есть страсть... половое влечение. Возвращайтесь к пиндаровым одам, вы, старый слюнтяй. У нас тут, в Чикаго, будет новый Ренессанс, только лучший - без любви.