Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Тим Дювин в глубине, у машины, ругает подручного; он делает вид, что не слышит и половины из того, что говорит Маркэнд. С грохотом, шумом, лязгом снова заработала машина. Тим возвращается к своему пиву.

Он допивает молча. Какое-то напряжение появляется на его лице, какая-то неопределенная тревога. Он пытливо глядит на бутылку, словно в ее пустоте заключен для него приказ. Он сосредоточивает взгляд и подбирает губы и в первый раз с тех пор, как Маркэнд знает его, произносит длинную и членораздельную речь.

- Как-то, - говорит он, - лет двадцать тому назад я работал в Топека. Была там одна женщина, что-то вроде кассирши и машинистки у патрона. Красивая такая женщина, большая, сильная. Мы все при ней казались словно другой, низшей породы. Я часто удивлялся: что она делает тут в конторе, когда ей бы надо быть женой первого человека в городе! Она не была замужем, хоть уже было ей под тридцать. Но чтоб путаться с кем-нибудь, этого тоже за ней не знали. Ни разу ее никто не встречал с мужчиной. Как только звонок в конце работы, так она сейчас шляпу пришпилит, лицо вуалью закроет и уйдет. Но она была счастлива. Ее лицо так и сияло счастьем, словно солнышко, на всю контору. Я все не мог понять, в чем тут дело. Потом случайно узнал. Как-то работал я сверхурочно, и патрон послал меня к ней, к этой женщине, домой, снести кой-какие бумаги, чтоб она переписала их вечером. Она жила на втором этаже. Вот я поднялся и стучусь в дверь. Никто не отвечает. Я опять стучусь. Может быть, ее дома нет? А меня, помню, в тот вечер ждала одна девушка. Не могу же я, думаю, посреди свидания оправить ей юбку и сказать: "Извините, но мне нужно сходить отнести тут один пакет". Может, оставить его на столе с запиской... если удастся войти. Поворачиваю ручку, дверь открывается. В комнате вроде темно, и я ничего не вижу. Потом вдруг вижу ее. Она стоит на коленях, у окна, подняв глаза к потолку, и молится. И она не перестает молиться, а я стою в дверях и двинуться не решаюсь ни туда ни сюда. Стою и стою, а она молится и молится. Потом она поднялась, и мне ясно стало: она все время знала, что я здесь. Но она молилась и не хотела ни открывать дверь, ни брать пакет, ни здороваться со мной, пока не кончит свою молитву. Подошла она ко мне, улыбается, как всегда. "Вы мне принесли что-нибудь?" говорит, и лицо у нее - как солнышко поутру.

Маркэнд удивленно смотрит на Дювина, который отвел глаза в далекий угол комнаты. Рассказ хорош, но к чему он? Маркэнд ждет заключения. Сзади стук, визг, лязг, тишина. Во взгляде Тима появляется облегчение. Он встает и начинает отстегивать пряжки своего комбинезона: пора домой.

Когда подошло время ежегодного съезда Лиги фермеров в Сен-Поле, Миннесота, Двеллинг сказал: "Вы, правда, не делегат, но почему бы вам не поехать?" - и Маркэнд согласился. Вчетвером (остальные двое были Смейл и Курт Свен) они сидели в душном купе для курящих, и поезд с трудом пробирался сквозь январскую метель. В Айове железные ограды уже скрылись под снегом, сугробы доходили чуть не до самых крыш ярко-красных амбаров; в полдень с севера налетела снежная буря, и освещенные окна фермерских домов мигали сквозь сине-серую пелену. Прерии забыли белого человека. Ревел паровоз, вагоны продвигались вперед, подрагивая плечами; дома, одинокие или сбившиеся в кучу, разрывали бесконечный снежный покров; по победу одержала тишина. Разговоры в вагоне, вертевшиеся вокруг политики или цен на продукты, не могли нарушить буревой тишины. От биения колес, хлопанья дверей на станциях, выкриков поездного буфетчика, разносившего сандвичи и кофе, стонов свистка тишина только сгущалась. Стоя у окна, Маркэнд не мог ничего разглядеть. В грозной тишине мира все слилось: темный ветер, темный снег, темные деревни (чьи огни взывали, точно гибнущие души); во всем была тишина.

Маркэнд не мешал остальным разговаривать. - Мир темен и тих, - говорил он себе. - Все людские слова и все людские машины не смогли нарушить тишины мира. Что делаю я в этом поезде, сквозь зиму идущем на север? Тишина. С севера пришла буря, - зачем мне спешить навстречу ей? Тишина... - Он подумал об апрельском утре, в которое он покинул свой дом. Девический апрель... - Зачем так долго оставаться вдалеке? На Востоке свет и тепло. Он вдруг почувствовал, что своим уходом нанес себе неисправимый урон, и это ощущение поразило его физически, мучительной болью. Это тело, которое всюду со мной, - не я. Я - это мой дом, Элен, Марта. Я - это мой сын... мой сын. Смерть Тони - это кара за мой уход... - В купе говорили о политике и ценах. Тишина объяла все.