Макс Фриш - Штиллер

Может быть, он ее агент в Париже, этот Жан-Луи Дмитрич, или управляющий ее школой танцев, фактотум лет эдак семидесяти семи, и письмо Юлика отослала ему такое объемистое, потому что в нем были деловые бумаги, которые она должна была подписать, - почем я знаю? - а может, он дамский портной "мосье Дмитрич", или субподрядчик, и она отсылает ему контракт, или ее врач, адвокат, ничего я не знаю, возможностям нет числа...

Мой друг прокурор - дар, ниспосланный небом. Его улыбка заменяет мне виски. Чуть заметная, она освобождает собеседника от лишней суеты и лишних забот. Такая улыбка - редкость! Только у человека, который сам плакал и признавался себе в том, что плачет, может расцвести эта добрая, понимающая, а отнюдь не издевательская улыбка.

Господин д-р Боненблуст, мой защитник, конечно же, прав: когда я сотни раз рассказываю ему, как выглядит пожар на калифорнийской лесопильне, как подводят глаза американские негритянки, какого оттенка вечернее небо в Нью-Йорке во время грозы со снежной метелью (так тоже бывает), как прошмыгнуть из бруклинской гавани в город без документов, - все это не доказывает, что я там был. Мы живем в век репродукции. Даже представление о мире мы составляем себе, не видя ничего собственными глазами, вернее, видя и слыша, но не в оригинале, а репродуцированным на телеэкране, к примеру, по радио, даже знаний мы набираемся на расстоянии. Нет надобности покидать этот городок, чтобы еще сегодня слышать голос Гитлера, чтобы на расстоянии трех метров видеть персидского шаха, узнать, как монзун воет над Гималаями или как выглядит морское дно на глубине тысячи метров. Нынче все могут узнать всё. Разве, чтобы увидеть дно морское, я спускался под воду, разве добирался почти до вершины Эвереста (как швейцарцы)? Точно так же обстоит и с внутренним миром человека. Каждый может в него проникнуть. Как доказать моему защитнику, что инстинкты убийцы я знаю не по К.-Г. Юнгу, ревность не по Марселю Прусту, Испанию не по Хемингуэю, Париж не по Эрнсту Юнгеру, Швейцарию не по Марку Твену, Мексику не по Грэму Грину, страх смерти не по Бернаносу, блуждание в пустоте не по Кафке и все остальное не по Томасу Манну; как, черт возьми, ему это доказать? Нет надобности даже самому читать этих писателей. Они, так сказать, просачиваются в сознание через наших знакомых, которые, в свою очередь, живут одними плагиатами. Что за время! Допустим, я видел меч-рыбу, влюбился в мулатку, - с тем же успехом это могло произойти на утреннике культур-фильмов. А мысли... - о, боже! - в наше время редко встретишь даже человека, избравшего для себя определенный тип плагиата. Ведь это уже свидетельствовало бы о наличии индивидуальности, если, скажем, человек видит мир по Хайдеггеру, и только по Хайдеггеру, тогда как мы, остальные, купаемся в коктейле, содержащем всего понемножку, в благороднейшей смеси, сбитой не кем-нибудь, а самим Элиотом, мы всезнайки, чего только не нахватавшиеся, и даже рассказы о видимом мире, как я уже говорил, ровно ничего не значат. В наше время нет больше terra incognita 1 (кроме России). К чему же все эти россказни! Они не доказывают, что кто-то что-то видел воочию. Мой защитник прав. И все же!..

1 Неведомой земли (лат.).

Клянусь.

Действительно существует мулатка по имени Флоренс, дочь докера, я ежедневно видел ее и несколько раз болтал с нею, правда, нас разделяла ограда - старые бочки из-под дегтя, буйно увитые ежевикой. Да, она существует - эта Флоренс с поступью газели. Я видел ее в самых диких снах, и все же наутро она существовала наяву. Стук ее каблучков-шпилек на деревянном крылечке - и вот я уже за дырявой занавеской своей хибары высматриваю Флоренс; но почти всегда я опаздывал, а потом снова ждал, покуда она выйдет с ведром, выплеснет помои у моего забора и кивнет мне, тогда слепая страсть мигом выгоняла меня из дому. Она говорила: "Хелло!" И я говорил: "Хелло!" Не возьмусь описать ее улыбку, ее белые зубы на смуглом лице. Впрочем, и эту улыбку мы знаем по фильмам, по журналам, даже по варьете здешнего городка, знаем и ее удивительный голос, он звучит на пластинках, почти ее голос... А когда я, опять же "совсем случайно", оказывался в своем саду, Флоренс говорила: "How is your cat?" 1 Дело в том, что несколько месяцев назад я спросил Флоренс про ненавистную кошку, про эту грациозную тварь, которую однажды ночью за требовательное и укоризненное мяуканье запер в холодильник; впрочем, я, кажется, уже упоминал об этом. Об интермедии с холодильником Флоренс, разумеется, не знала, но, вероятно, догадывалась о моей тайной борьбе с черной кошкой (она была серой, ее даже звали - Little Grey, но по ночам за моим окном казалась совсем черной). Флоренс считала, что я должен относиться к кошке с любовью. Но моя любовь принадлежала Флоренс, кошка это отлично знала, да и Флоренс, по-моему, тоже. Когда Флоренс уходила из дому и я не слышал ее удивительного голоса, я бродил по всему кварталу, обходил бар за баром, искал ее, но обычно безуспешно. Однажды, впрочем, я ее нашел.