Бертрам Глас - История розги (Том 2-3)

Когда она черпала воду из колодца, делая своим телом сладострастные колебания, которые положительно приводили в исступление всех мужчин, она видела, что в тени за ней следит пара черных глаз, как дикое животное следит за барашком, пришедшим на водопой.

Консепция не боялась нисколько. Она хохотала от души, показывая при этом свои очень маленькие зубы и розовые десны.

- Эй, Мануило, напрасно прячешься, я тебя видела... Ты все еще меня любишь? - Влюбленный, пойманный, с досадой скрывался в чаще кактусов и алоэ, выражая свое бешенство ударами ножа в стволы деревьев.

Иногда, после жесткой внутренней борьбы, когда он сознавал себя побежденным, он робко подходил к молодой девушке, улыбающейся и смотрящей на него благосклонно.

- Когда же ты меня полюбишь?

- Когда? Вот забавный вопрос! Нет, ты подумай, разве я обязана тебя любить... А между тем, ты мне далеко не противен, нет, ты мне не противен. Я полюблю тебя, как только сделаешься тореадором!

Это означало то же самое, что никогда, так как бедный Мануило не имел ни малейшей склонности к трудному искусству борца с быками.

Он возвращался домой, разбитый, удрученный и полный ненависти ко всем тем, которые пользовались ласками Консепции.

Раз утром, когда все рыбаки были совсем уже готовы, чтобы выйти на рыбную ловлю в открытое море, лодка Мануило оставалась на песке, в то время, как все остальные весело покачивались на воде, как бы подсмеиваясь над ней.

Мануило в ту же ночь уехал, унеся с собой свои сети и все свои сбережения.

Когда эту новость сообщили Консепции, то она весело и дерзко рассмеялась.

- Он вернется, - сказала она, - -я знаю, где он находится, он уехал в город, чтобы наняться в шуло (помощники тореадора)... Но его не возьмут, и вы увидите, что завтра он опять будет среди нас.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни в течение многих следующих дней никто не видал Мануило..

Ровно через год после его исчезновения торговец быками, богатый и веселый человек, увез с собой Консепцию, оставшись очень доволен ею после того, как провел с нею три ночи в деревне.

С отъездом ее в деревне стало уныло, как в саду без цветов, в птичнике без птиц, но зато в деревне молодежь перестала драться.

В узких улицах, окружающих королевские цирковые арены в Мадриде, в час, когда сентиментальные влюбленные распевают любовные романсы под балконами своих возлюбленных, сквозь щели закрытых ставень одного кабачка пробивался желтый луч от еврейской лампочки.

Это был трактирчик, где по вечерам собирались шуло, пикадоры и вообще темные личности, которые обыкновенно бродят за кулисами цирковых арен.

Слышались звуки гитары, какой-то глухой сдавленный голос напевал популярный романс, шумел баскский барабан, раздавался веселый смех женщин и площадная брань во всех четырех концах низкой и полной табачного дыма зале.

Среди комнаты стоял чрезвычайно длинный стол, за которым каждый из собутыльников мог свободно расположиться и поглощать вино, подаваемое кабатчиком.

На первом плане вырисовывалась на стене тень Мануило, сильно похудевшего от жизни, полной приключений.

Он служил простым рабочим на королевских аренах, желая во что бы то ни стало осуществить свою мечту и сделаться тореадором, которому бы аплодировали все хорошенькие дамы Мадрида и в особенности Консепция Нунец.

Вошел высокий, сухой и мускулистый молодой парень, неся в руках свернутую шаль.

- Здорово, ребята! - сказал он, - синьора еще не пришла?

После того, как трактирщик отрицательно покачал головой, он сел к столу и, взяв гитару, стал играть какую-то "хабанеру" с довольно страстными звуками.

Женщины повысыпали из всех углов; опрокинув корпус назад, выпятив сильно круп и высунув руки вперед, они стали танцевать.

- Анда! Анда! Олле! Олле! Мужчины хлопали в ладоши в такт.

- Сеньора... сеньора!

Высокая молодая девушка, стройная, с матовым цветом лица, блестящими глазами от страсти, вскочила на стол ловким кошачьим прыжком.

- Олле! Олле!

Заиграли три гитары, раздался звук кастаньет, и Мануило, весь бледный, встал и ушел в темный угол комнаты.

Красавица Консепция танцевала вместе с другими публичными женщинами недалеко от стола.

Он думал, что все это сон, но нет, это не было видение, - его руки касались легкой материи шарфа прелестной Нунец.

Совершенно опьяневший от ревности, отчаяния, он сидел в своем углу, потеряв всякую способность к размышлению; перед его глазами в вихре танца кружилась его возлюбленная.