Борис Шахов: Черная шаль с красными цветами

Пароход начал давать гудки, когда Туланов спускался к пристани. Федор остался на палубе, в трюм идти не хотелось, в бушлате он и наверху не замерзнет. И потом еще новое чувство овладело им: ему хотелось простора, широкой дали, вольного неба над собой, хотелось видеть все это, почти забытое, и хотелось вздохнуть полной грудью. Может, это сама жизнь начинала возвращаться в его измученную душу… Да, наверное, так.

Какая-то молодая компания смеялась неподалеку. Пароход гуднул в третий раз, матросы вытащили на палубу трап и стали накручивать причальный канат на палубные кнехты. А потом длинными шестами дружно отталкивали нос парохода от берега, течение сильно прижало. Затем шлепнула по воде первая доска-плица пароходного колеса - и пошло, пошло, поехало… Отошли от берега, на середине реки развернулись носом вниз по течению. И - поплыли. Село начало быстро удаляться. Только каменная белая церковь долго еще высилась над серой массой деревянных домов. Федор снял шапку и перекрестился. Теперь, когда он побывал на могиле жены, можно сказать, та часть жизни - кончилась.

- Что, дед, мы давно новую жизнь строим, а ты все как в старое время несуществующему богу молишься?- окликнул его молодой веселый голос.

Федор посмотрел на озорника, совсем молодяжка, поди, не брился ни разу. Он глядел на Федора и, видно было, готов был поспорить с ним о боге.

- Не знаю, кто есть.. Кого нету…- нехотя отозвался Туланов.

Ему не хотелось говорить. Ни с кем. Тем более спорить. Но явный вызов молодого парня изменил ход его мыслей, и незаметно для себя он начал отвечать пареньку. «Несуществующий…» Больно много ты знаешь… Потому что жизнь тебя еще не трепала… Если не Он, то кто бы тогда спас меня в девятнадцатом от верной гибели? Гурий? Как он мог туда попасть, если б богородица-матушка не услыхала мои мольбы да не послала его ко мне? Вот и в Дзолью опять же… На три года раньше вызволил…

«Как в старое время», передразнил Федор мысленно парнишку.- А что ты знаешь про старое время да про нонешнее?.. Разве плохо мы прежде жили? Трудностей много было, это да, зато и жили по-людски. Лес и земля, зверь-птица, пашни и луга - все радовало, не ленись только». Как и отец, Федор лелеял землю, богатил ее торфом и навозом… Лес и воду жалел, ни одного дерева зазря не срубил… Зверя-птицу понапрасну не изводил, не портил глупым, ненужным выстрелом… Вместе с солнышком вставали они с Ульяной, а то и раньше, коли требовалось. И всему радовались. Дом построили - радовались. Детей нарожали - снова счастье, главная их радость в них, в детях. Всегда чувствовал себя Федор человеком с корнями. И уходили те корни глубоко в лес, в пашню, в воду. Он думал даже, будто счастье в их работящих руках будет вечным.

Как же так все повернулось? Взяли вдруг да вырвали его, Федора Туланова, из жизни, как молодую слабенькую елочку… И никто не надсадился… как отец тогда, когда корчевали вековые смолистые пни… А после? Мяли-крутили… будто собирались всего наизнанку вывернуть… «За какие такие грехи так безжалостно поступили? Пошто такую власть дали людям поганым вроде Зильгана? Али сами мы виноваты? Са-ми-и… А где же Ты, господи? Почему допускаешь? «Несуществующий…» Господи, прости меня… Сознание помутилось от горя…» Федор оглянулся кругом - парни стояли на другой стороне палубы,- снял шапку и незаметно снова перекрестился, попросил у господа бога прощения за свои нечаянные, как ему казалось, греховные мысли…

Проплывали мимо Ульяновского монастыря. Сколько Федору раньше приходилось бывать здесь, а только теперь связал он название монастыря с именем покойной жены. У Федора в привычку стало входить - разговаривать с предметами, большими ли, маленькими… С природой, с явлениями ее. Вот и теперь обратился он к монастырю с просьбой: «Будь, Ульяновский, Уле моей, мученице, как памятник… Стой дольше, такой же белый, такой же крепкий. Стой и память храни».

Напротив Деревянска пароход длинно прогудел, предупреждая: здесь он хочет остановиться. «Вот, спасибо тебе, пароходище, привез-таки меня к детям. Тут они, тут, доехал я…»

Федор с палубы смотрел на цепочку домов около белой церкви. Места эти были ему знакомы - здесь проходил большак по берегу, там же, на горе, раньше стояли дома земства и почты. Дома, может, и сохранились, каменные они были, а вот чего теперь в тех домах? Но это все были мысли необязательные. Глаза Федора сами устремлялись к детям на берегу. Скорей всего, эти ребятишки и есть - детдомовские. Тянутся они к людям, встречают пароходы - другого такого зрелища в Деревянске отродясь не бывало. «Где-то среди них и мои»,- подумал Федор, пытаясь разглядеть детские лица, но расстояние до берега было еще порядочное, всмотреться толком не удавалось.