Богумил Грабал - Божьи дети

И куда делся Оскарек Регер, которого я встречал на мосту через реку в неизменном долгополом еврейском сюртуке, он всегда спешил и отфыркивался, и в руках у него непременно было зеркальце -- не затем, чтобы смотреть на свое изрытое оспой, словно до крови исцарапанное лицо, но чтобы видеть, что делается позади и не тянется ли к нему чья-нибудь рука. И он, когда бы я с ним ни столкнулся, говорил мне, как и каждому встречному: "Надо пять минут быть умным!" Куда подевался этот Оскарек, который жил в старом барочном доме и в хорошую погоду там, где луг спускался к затонам Лабы, снимал свои сверкающие сапоги, закатывал штанины и стоял в воде, заложив руки за спину и думая о том, что надо всего пять минут быть умным, чтобы у тебя были миллионы, миллионы и миллионы... Оскарек из еврейской семьи Регеров, торговавших кожей и державших на главной площади лавочку, полнившую площадь запахами гниющих шкур... этот самый Оскарек, бывало, стоял у одной из колонн галереи, обрамлявшей площадь, потирая руки и щелкая пальцами, и знай себе твердил: "Миллионы, миллионы, миллионы... да только -- надо пять минут быть умным!" О нем поговаривали, что когда-то он знал пять языков, побывал аж в Америке, а свихнулся именно оттого, что не смог пять минут быть умным. Нам же, детям, он был интересен, во-первых, из-за этого его зеркальца, без которого он на городские улицы не выходил, а главное, из-за того, что, получив деньги, он покупал у трактирщика Вейводы пятьдесят сосисок и, отбросив прочь свое зеркало, там, у барочного здания с черной крышей близ Лабы, где тянулась длинная и высокая стена, за которой находилась роскошная вилла Винцека Рыка... так вот, там Оскарек Регер съедал свои пятьдесят сосисок -- без хлеба, после чего его одолевала жажда, и Кршесалек раскручивал гигантское чугунное колесо колонки, а Оскарек, согнувшись, пил одну за другой поллитровые кружки воды, так он выпивал литров десять, и все ему было мало... Мальчишек это поражало! А потом, когда пришли немцы, им через какое-то время Оскарек Регер помешал, не потому что сумасшедший, а потому что еврей, так что вместе с остальными нимбуркскими евреями и Оскарек Регер погиб в газовой камере где-то в Польше -- Оскарек, который хорошо знал, зачем ему это круглое зеркальце заднего вида, он уже тогда предчувствовал, что чья-то чужая рука схватит его и станет трясти, как кролика... Поговаривали, что, когда Оскарека заталкивали в вагон, он все так же глядел в зеркальце, но зеркальце разбили прикладом, и Оскарек понял, что без этого зеркальца он пропал... Куда-то подевался Оскарек Регер?

А куда исчезла та великанша, женщина, выглядевшая, как переодетый мужчина, которая приходила в городок пророчествовать, что время вот-вот остановится, и не только в этом городке, что пробил час великих последних битв и что явится Иисус и станет судить людей пред вечным престолом самого Господа? Где эта женщина, выглядевшая, как переодетый мужчина, которая приходила всегда с огромным знаменем, будто шествуя во главе неисчислимого невидимого войска, и размахивала этим знаменем как провозвестница погружения народов и всего человечества во тьму, женщина, которой боялись даже в немецкой комендатуре, что располагалась напротив суда в здании, на фасаде которого было начертано "Здоровье входит через окна, а добрая воля -- через двери", и там, в этом четырехэтажном доме, были солдаты и немецкие чиновники, а эта гигантская женщина, выглядевшая точь-в-точь как переодетый мужчина, во времена протектората приходила даже сюда -- со своим знаменем на длинном древке, и, когда окна открывались, она восклицала: "Выходите, воины, выходите, наемники, разгорелась последняя битва, последняя битва уже у вашего порога!"... Куда сгинула эта великанша со своим знаменем, реявшим при ходьбе, но укрывавшим ее целиком, как только она останавливалась, куда-то подевалась эта женщина?

И куда подевался Скороход, профессор математики, которого свела с ума проблема ускорения времени, так что он с огромной быстротой, наклонившись вперед, носился не только по улицам городка, где остановилось даже и ускоренное время, нет, Скороход быстро шагал и по шоссе, и по деревенским проселкам, и по лесным тропинкам, тощий, с небольшой бородкой... а за ним, будто не в силах его нагнать и вообще поспеть за ним, шагала с той же скоростью его сестра, тоже помешанная, с неизменным зонтиком, точно шел дождь, и в неизменной шляпке с целым садиком искусственных цветов и фруктов, она неслась с такой скоростью, что шляпка спадала с нее и ей приходилось тратить время на то, чтобы закрепить шляпку булавкой, а потом она летела дальше, боясь, что братик потеряется... а за ними, высунув язык, бежал крохотный песик, он торопился, однако же оба хозяина всегда опережали его на два метра, и вот эта чудная процессия уже промелькнула, точно сцепленные друг с другом паровозные колеса, и скрылась в дали улиц, шоссе и лесных тропинок, и всем горожанам было жалко этого песика, который, когда троица возвращалась в городок после своего ежедневного пятнадцатикилометрового путешествия, покачивался и спотыкался, но мерно двигавшиеся перед ним туфли придавали ему сил, да, эти удалявшиеся туфельки и ботинки вливали в песика свежие силы и помогали ему дойти, добежать туда, куда направлялась эта цепочка, состоявшая из двоих людей и одного животного, процессия из трех живых существ, которые ускоряли жизнь городка, где остановилось даже равномерно ускоряющееся время... Куда исчезла эта фантастическая процессия? Как бы я хотел, чтобы все они ожили и задвигались так, как двигались прежде, и для меня было бы огромной честью оказаться одним из них...