Валентина Немова - Изъято при обыске

Лишь только ввели меня в просторный кабинет областного управления госбезопасности (уже без всяких реверансов, естественно), и я взглянула на мужчин, сидящих в ряд по одну сторону длинного стола — их было по меньшей мере человек десять, уже стеной на меня пошли! — выдержка изменила вдруг мне.

А, может, так и надо было тогда вести себя с ними? Трудно сейчас, 36 лет спустя, об этом судить, сорвалась я в тот момент, слабость проявив, или наоборот, находчивость, сориентировавшись в обстановке…

Помню: один из сидящих даже встал, когда я вошла, кое-как дождался, значит, моего появления. Крупный такой, породистый, важный (ему самому бы лес валить, а не других на эту работу спроваживать) и принялся с этаким брюзгливым раздражением, как оступившейся дочери-подростку, что-то выговаривать. Папаша нашелся, родственничек! Тут-то я и полезла в бутылку. Стала негодовать: сколько еще будет продолжаться эта трагикомедия?! Какая я вам английская шпионка?! С чего это вы взяли? Я даже английского языка не знаю! Немецкий изучала. Но вы захотели, чтобы я была именно английской шпионкой! Еще что вам угодно? Чтобы и Воронов был шпион? А он чей! Английский? Французский? Японский?!

— Успокойтесь! Прекратите! Дайте ей воды! Откуда только берутся такие?!

— Откуда? — подхватила я. — Из жизни!

— Из какой?

— Не из вашей, разумеется. Мои трудности вам неведомы!

— Какие?

— Почему так несправедливо устроено: доказано было и в обкоме комсомола, и в центральной газете, что за нелюди директор и завучи школы, где я работала, но никто их с должности не снял. Мне пришлось уйти из той школы и в результате из школы вообще! Без всякой вины оказалась виноватой. Такова моя жизнь. А вы удивляетесь: откуда!..

— Зачем вы обобщаете? Не все у нас так плохо.

— Не знаю, как у вас. У меня все отвратительно. Не потому ли я здесь, в Челябинске, куда не рвалась! Но я не унываю. Мне плохо, и этим доказано, что я права. Правду говорила. А правда — самое дорогое. Нет у нас никакой свободы, хотя о ней трезвонят повсюду. И Сталина нет, а все по-прежнему. Как в 37-ом. Хватают и судят ни за что! Хватайте и судите! В тюрьму садите. Да поскорее. Мне эта волокита надоела.

Только в Челябинске, в чужом городе, вдали от родных и друзей, я по-настоящему прочувствовала наконец, как изнурительна, опасна для меня "игра", которую со мной затеяли, и как она мне осточертела…

Я уже забыла, что они сказали мне, когда я на них так набросилась, но рот зажимать и отчитывать, как я их, вроде не стали больше. Не для того же взяли меня в областной центр, чтобы еще и тут заняться моим перевоспитанием. А затем, по всей вероятности, чтобы, подвергнув последнему экзамену на благонадежность и проведя "консилиум" на высшем уровне, принять окончательное решение, какую меру пресечения применить ко мне…

Выслушав меня, спросили, уже вежливо:

— Вот вы утверждаете, что нужна другая партия, так?

— Да, — призналась я. — Эта себя изжила, деградировала. Ничто не вечно под луной. Сперва рассвет, потом закат.

Все верно. Сперва расцвет, потом увядание. Но не значит ли это, что и другая партия постепенно выродится?

— Не выродится, пока будет под запретом. Я о такой партии веду речь, о запрещенной…

— Но почему бы вам самой не заняться ее созданием?

Я сразу смекнула, что это провокационный вопрос, рассчитанный на дурочку. Вспомнила своих подружек, чьи деньги, "партвзносы", лежали у меня в кармане, вспомнила, какие письма отправляла в разные города незнакомым людям, попадавшим, как и я, в беду, о которых печаталось в газетах, собираясь их сагитировать в свою "партию", но которые почему-то не ответили мне (цензура, надо полагать, перехватила мои послания). Вспомнила все это, улыбнулась, показывая, что очень ценю хороший юмор, а вслух ответила скромно:

— Не считаю себя способной осуществить такое нелегкое, серьезное начинание.

Ответила я, разумеется, совершенно верно. Скажи я что-либо другое, очутилась бы или в тюрьме, или в "психушке", как якобы страдающая манией величия. Думаю: за длинным столом в Челябинской резиденции моих мучителей нашлось место и для психиатров. Имей я в то время какие-то психические отклонения, уж точно засекли бы они меня сразу…

Возможно, разговаривали бы они со мной по-другому. Но (и это не пустяк, разумеется) ведь и Николай Павлович не дремал. Как только ему сообщили про обыск, он тут же отправился в Челябинск. Конечно, был там за два месяца не один раз, в обкоме партии, той самой и тогда единственной, раскритикованной мною в пух и прах, и сделал со своей стороны все необходимое, чтобы выручить и меня. Рассказывал он после, как это было, как собравшись вместе, "видные" писатели области судили-рядили, упечь в тюрьму или нет эту дерзкую девчонку из Магнитки. Как заступалась за меня тогда уже известная в стране, ныне покойная (царство ей небесное) поэтесса Людмила Татьяничева и еще кто-то.