Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Да, он не замахивался на многое. Шесть дней в неделю Берман работал в салоне: стриг, брил, щелкал ножницами, прижимал горячие полотенца к подбородкам, брызгал одеколоном на щеки, лысины — а случалось, что и в глаза, — болтал не переставая и снова щелкал ножницами. Что ж, такова судьба парикмахера. Но вечерами он снимал халат, стряхивал с одежды чужие волосы и превращался в приятного мужчину, радующего глаз любой женщины. В тот год ему уже исполнилось тридцать шесть. Возраст серьезный, но Голда, которая была моложе Бермана на целых пятнадцать лет, не придавала этому факту никакого значения. Их тянуло друг к другу; каждый вечер эти двое уединялись в укромных уголках Гадяча и вели между собой древнюю извечную игру. Голде нравился этот темноволосый человек, нравились мелкие морщинки в уголках глаз, нравился сопровождавший его повсюду запах одеколона. Да и Берман, старый опытный холостяк, не мог сопротивляться волнам обожания, которые исходили от этой молодой симпатичной девушки.

Нельзя сказать, что Голда вела себя с ним осторожно, — напротив, и это неосторожное поведение продолжалось уже больше года. Было какое-то особое очарование в весне 1940 года, весне Голдиной любви. Небеса с армией облаков, приветливый ветерок, море цветов и зелени, прохладные вечера, играющие светом и тенью… — казалось, весь этот огромный мир упал на колени, чтобы преклониться перед девушкой. И душа ее распахнулась настежь, навстречу миру и Берману.

Этой весной парочка уже начисто забыла осторожность. Парень окончательно решил, что жизнь состоит лишь из меда и молока. Решил, что может получить в свое полное распоряжение пылкую молодую женщину, не неся при этом никакой ответственности.

Но тут, как это обычно бывает, произошло непредвиденное, и появились нежелательные признаки, которые с каждой неделей делались все заметней и заметней. Лицо Голды потускнело, стало желтеть, и под глазами появились круги. Теперь девушка уже не напоминала гордую птицу, готовую взлететь в голубые небеса. Теперь она больше походила на связанную пленницу. Но замкнулись кандалы и на ногах Бермана.

Смех и слезы… ходят двое и страдают — вот ведь до чего дошло, Владыка мира! Неужели не заслужила эта несчастная пара радости свадьбы? До чего еврейский вкус у всех этих сомнений и уклончивых ответов! Поистине, нет на земле более разборчивого и нерешительного племени, чем племя старых холостяков!

И если уж мы заговорили о столь деликатных вещах, то отчего бы не познакомиться поближе с каждым из действующих лиц?

Берман и его мать, Хая-Сара, проживали на Вокзальной улице в двух небольших комнатушках, включая кухню. Домом заправляла мать, толстая женщина маленького роста. Когда-то она знавала лучшие времена. До революции они с мужем держали большой магазин колониальных товаров в Бобруйске. Ныне покойный, муж был человеком деятельным и инициативным, а также умел превосходно ладить со всеми — и с покупателями, и с продавцами, и с прочими тварями Божьими. Магазин ломился от самых разнообразных товаров. Были тут колбасы, конфеты и шоколад, чай и кофе, консервы и рыба, крупы, масла, мука разных видов и много всякого другого добра. Все это доставлялось из Варшавы, из Петербурга, а также из-за границы.

В лавке царили железный порядок и чистота. Все было вычищено и отмыто, все блестело, сияло и соответствовало последней европейской моде. На бумажных пакетах стояли золотые буквы: «Яков Берман, Бобруйск, магазин колониальных товаров». Что сказать? Даже веревочки, которыми перевязывались покупки, были разноцветными, красно-сине-голубыми — во всем чувствовались размах и царская щедрость. Упаковкой занимались два приказчика: парень и девушка в блестящих кожаных нарукавниках стояли у прилавков и с вежливыми поклонами обслуживали покупателей, предупреждая любое их желание. Пряные и дразнящие запахи кружили голову посетителям.

Да, Хая-Сара Берман определенно знавала лучшие времена. Уже тогда она была властной хозяйкой. И приказчики, и покупатели, и муж, упокой Господь его душу, знали, что все в доме совершается по ее и только по ее слову. Весь Бобруйск лежал у ее ног, пока жив был еще дядя Хаим Зайдель, один из главных городских богатеев, мир его душе…

Хая-Сара частенько вспоминала те далекие дни, когда крепко стояли мировые основы и каждый человек точно знал место, отведенное ему судьбой. И вот прошли годы, и что осталось от былого великолепия? Иосиф, да продлятся годы его жизни, работает парикмахером — за что ей такое несчастье? Вот и ходит толстая вдова по двум своим маленьким комнатам, ходит и горестно вздыхает.