Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Рано утром она направилась в Ромны. Ей удалось беспрепятственно пересечь мост через Сулу — там не проверяли документов. Так Тамара добралась до городского центра. Часовой-украинец, стоявший у входа в комендатуру, не пустил ее внутрь: требовалось прежде записаться на прием. И в самом деле, у регистрационного окошка толпился народ. Прежде чем попасть к бургомистру, коменданту и прочему начальству, нужно было получить разрешение там. Тамара встала в очередь. Медленно тянулось время. Полдень. Два часа дня. Четыре. Плохо дело: без документов никто здесь не пустит ее на ночлег. Люди боятся внезапных обысков. Если немцы обнаруживают беспаспортных гостей, ответственность ложится на хозяина дома.

Не видя иного выхода, Тамара стала пробиваться к окошку без очереди. Люди с возмущением смотрели на нахальную девчонку, которая работала локтями, не обращая внимания на окрики и ругань. Желание выжить гнало ее вперед. Когда Тамара наконец пробилась к окошку, ей было сказано, что прием будет не раньше, чем через три дня. Это могло ввергнуть в отчаяние кого угодно, но только не Тамару. Не отходя от окошка, она закричала на чиновника по-украински: она сирота, беженка и должна найти себе ночлег. Очередь перестала возмущаться и с интересом наблюдала за исходом ее поединка с чиновником. Тамара победила: ее записали на сегодня, хотя и без какой-либо гарантии, сто пятьдесят третьим номером.

Зато клочок бумаги с сегодняшним числом позволил ей пройти внутрь, в тепло. Миновав часового, Тамара уселась на скамье в зале ожидания. В забитом людьми помещении стоял гул голосов. Женщины и старики говорили о повседневных событиях и о том, что привело их сюда: о пропавшей корове, о ликвидации евреев, о разрешении открыть киоск на рынке, о разбомбленном доме и помощи детям. Тамара молчала. Через некоторое время вышел секретарь и объявил, что бургомистр закончил прием, который возобновится лишь завтра в девять утра.

Люди стали уходить, но Тамара перешла в другую очередь — к заместителю бургомистра Васильеву. Здесь было поменьше народу. Девочка бессильно прислонилась к стене; она уже не помнила, когда ела в последний раз, на исхудавшем лице лихорадочно блестели темные глаза. На этот раз Тамаре повезло: она была последней, кого принял в тот день Васильев.

В комнате сидели трое. В середине стояло кресло самого Васильева — сорокалетнего мужчины с желтоватым лицом и темными кругами вокруг глаз. Вторым был усатый парень с чубом; из кармана его пиджака торчало горлышко водочной бутылки. И, наконец, женщина — она казалась самой приятной и улыбчивой из всех. Когда Тамара вошла, все трое что-то оживленно обсуждали и не обращали никакого внимания на девочку, которая, опустив голову, стояла у дверей.

— Ладно, пойдем, Вася! — сказал усатый, подытоживая тем самым разговор и поднимаясь со стула.

Остальные тоже встают, но Тамара делает шаг вперед и заступает Васильеву дорогу.

— Ну, чего тебе? — нетерпеливо спрашивает он.

Чиновник торопится и даже не смотрит на оборванную девочку, которая, умоляюще блестя глазами, лепечет что-то о сиротстве, о Саратове и о Полтаве. Но вот Васильев вылавливает из ее путаной речи слова «детский дом», и это подсказывает ему решение, позволяющее быстро отвязаться от назойливой посетительницы.

— Детский дом? — переспрашивает он. — Есть и у нас детский дом…

Он возвращается к столу и, не садясь, пишет направление директору детского дома, в котором приказывает принять на воспитание уроженку Саратова сироту Макарову Нину Ивановну, двенадцати лет от роду. Затем он ставит витиеватую подпись и придавливает документ имперской печатью со свастикой и орлом. Заветный документ, разрешение на жизнь.

Детский дом находился за рекой в Засульеве. Тамара пришла туда уже вечером, но тем не менее застала на месте и директора, и завхоза. Немолодой директор внимательно рассмотрел ее с ног до головы, затем перевел взгляд на завхоза и снова уставился на девочку. Та протянула ему записку Васильева.

Директор долго разглядывал документ.

— Ладно, — сказал он через некоторое время и, повернувшись к двери, крикнул: — Тетя Груня!

Пришла тетя Груня, она же Агриппина Анисимовна Ярмоленко, и начался процесс приема новой воспитанницы. Тамара вымылась и натянула на себя поношенную форму. Затем ее поместили в отдельную комнату на двухнедельный карантин.

Агриппина Анисимовна принесла ужин: кашу, ломоть хлеба, чай. Тамара поела. Ее никак не отпускало напряжение, въевшийся в душу страх смерти. В карантинной комнате два входа; глядя на двери, девочка думает, что, если полицаи ворвутся в одну из них, у нее будет возможность убежать через другую.