Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Ким решительно против. Ехать в Харьков к маме — это пожалуйста. Но если нет, то он останется в Гадяче — так велела мама в своей последней телеграмме. А уж коли мама велела, то Ким должен точно исполнять ее указания. И вообще он не боится каких-то там бомбежек…

Так говорит Ким Вортман, но главную причину своего нежелания покинуть Гадяч он хранит глубоко в сердце рядом с образом Тамары Фейгиной, голенастой девчонки с грустными глазами. Даже странно, как сильно укоренился этот образ в душе мальчика, который едва успел познакомиться с миром взрослых чувств и взаимоотношений. Что привязало этого маленького четырнадцатилетнего мужчину к наивной еврейской девочке тринадцати лет, да еще и в такое сложное время? Как знать, возможно, именно сейчас стоило бы Киму держаться подальше от этого беспокойного племени, чтобы ненароком не разделить горькую его судьбу…

Но не может Ким отказаться от черненькой девочки. Способна ли понять такую простую вещь очкастая Агриппина Андреевна? Нет, она отказывается понимать ослиное упрямство своего племянника; очки Агриппины Андреевны полны воинственного блеска и желания настоять на своем. Ну при чем тут мамина телеграмма? И откуда маме знать, что творится в Гадяче? Надо уезжать. Пока Агриппина Андреевна отвечает за Кима, тот обязан ее слушаться. Обязан! А все остальное — глупости!

С большим трудом удается тете найти возницу, который согласен завтра отвезти их в Веприк. Этим вечером Ким в последний раз встречается с Тамарой. Они гуляют в городском саду, а потом выходят на вельбовское шоссе. Недавно прошел дождь, и в умытых небесах поблескивают звезды. Осенний ветер разгуливает в полях, треплет деревья, кружит опавшую листву. Ким шагает рядом с Тамарой и молчит.

— Что ты молчишь, Ким? Расскажи что-нибудь!

Что рассказать? Завтра он уезжает, и никто не знает, свидятся ли они вновь. Что он может рассказать? Ведь ей, Тамаре, все равно, уедет он или останется. А ему — нет, не все равно. Трудно ему расставаться с подругой, вместе с которой провел целое лето. Эх, надо было сбежать в армию, на фронт!

Голос мальчика слегка дрожит. Ким срывает стебелек, пристраивает его к зубам на манер свистульки и принимается насвистывать какую-то мелодию. Потом снова замолкает. Ветер усиливается, вселенную окутывает тьма. Издали доносится едва различимый собачий лай.

На улицах можно находиться только до восьми, а потому детям пора возвращаться, чтобы не попасть под арест. Ким и Тамара поворачивают назад в город. Дорога резко забирает вверх. Пустые улицы с серыми заборами и темными окнами лежат перед ними.

— Так что ты хотел мне сказать, Ким?

Ничего он не хотел. Скучно ему будет в этом Веприке — вот что. Сбежит он оттуда — вот что.

— Куда сбежишь?

— В Гадяч!

— Но ведь тут у тебя никого нет…

— К тебе приду!

Ничего не понимает Тамара из того, что говорит парень, но что-то мягкое, теплое, женское поднимается в ее груди, разбухает и застревает в горле. Она поднимает к Киму темные глаза и всматривается в его лицо, смутно белеющее в вечернем сумраке.

— Хорошо. Убегай и приходи. Я спрячу тебя в нашем подвале.

С Полтавской улицы слышен свисток — пора расставаться. С замирающим сердцем и показным равнодушием Ким пожимает девочке руку.

— Пока, Тамара!

Она уходит по Садовому переулку — голенастая загорелая девчонка в коротком платьице, — и что-то очень красивое и зовущее уходит вместе с нею.

— Тамара! — зовет он.

Не оборачивается. Какое-то время парень еще стоит, не в силах оторвать взгляда от своей девушки, чью фигурку постепенно поглощает ночная тьма.

Назавтра в доме Фейгиных собрался еврейский миньян. Наконец-то настало время сделать новорожденному брис. Бабушка Песя приготовила скромное угощение в честь этого праздничного события. Приготовила что смогла, ведь в последнее время мало что поставишь на стол. Пуст рынок после бомбежки; теперь продукты достают через спекулянтов, таких как Хая-Сара Берман. Деревенские везут товары прямо к перекупщикам, а те уже перепродают их втридорога жителям Гадяча. Цены растут день ото дня.

С началом войны ослабла хватка милиции, и теперь спекулянтам раздолье.

Итак, собрался миньян в фейгинском доме. Кормилица Дарья Петровна сидит в соседней комнате и пробует Песино угощение: мясо, суп, вареный горох и вино с фруктами. Не такое уж плохое меню по нынешним временам. Ребенок спит на руках у женщины. Когда он просыпается, кормилица, не мешкая, выпрастывает грудь и подставляет сосок под жадный младенческий ротик. Видно, что в вопросе питания парень уже успел приобрести достаточный опыт. Он еще не знает, что через несколько минут будет приобщен к печальному союзу, к брису праотца нашего Авраама. Пока это еще невинный младенец, сморщенный узел человеческого мяса, который умеет только дышать, сосать, спать, испражняться и кричать.