Жорж Санд - Валентина. Леоне Леони [сборник]

– Сжалиться над тобой! – повторила она сильным и ясным голосом сомнамбулы. – Что с тобой? Ты страдаешь? Приди опять в мои объятия, приди! Разве ты не счастлив?

– О Валентина! – воскликнул Бенедикт, теряя разум. – Ты действительно хочешь этого? Ты узнаёшь меня? Знаешь ли ты, кто я?

– Да, – ответила она, снова опустив головку на его плечо, – ты моя добрая нянюшка!

– Нет, нет, я Бенедикт, слышишь, Бенедикт, человек, который любит тебя превыше жизни. Я Бенедикт!

И он стал трясти ее за плечи, надеясь разбудить, но это оказалось невозможным. Напротив, он лишь разжег пламень, охвативший ее во сне. На сей раз она заговорила так разумно, что ввела Бенедикта в заблуждение.

– Да, это ты! – сказала она, снова садясь на постели. – Ты мой супруг, я знаю это. Бенедикт, я тоже люблю тебя. Обними меня, но только не смотри на меня. Потуши свет, дай я спрячу лицо на твоей груди.

С этими словами она обвила руками его шею и привлекла к себе с неестественной, лихорадочной силой. На щеках ее играл живой румянец, губы пылали. В глазах вспыхнул огонь – она, очевидно, бредила. Но разве мог Бенедикт отличить эту болезненную взволнованность от страстного опьянения, пожиравшего его самого? Он с отчаянием набросился на нее и, уже готовясь уступить своим бурным мукам, испустил нервный пронзительный крик. Сразу же за дверью послышались шаги, в замочной скважине скрипнул ключ, и Бенедикт едва успел спрятаться за полог, как вошла Катрин.

Нянька оглядела Валентину, удивилась, увидев, что простыни сбиты и что сон ее так лихорадочен, затем пододвинула стул и с четверть часа просидела у кровати. Бенедикт, вообразив, что она проведет здесь всю ночь, в душе проклинал ее. Тем временем Валентина, не смущаемая более огненным дыханием влюбленного, впала в мирный сон, оцепенела на постели. Успокоенная Катрин решила, что ей во сне почудился крик, оправила постель, разгладила простыни, убрала волосы Валентины под чепчик и запахнула на ее груди ночную кофту, желая уберечь девушку от свежего ветерка, потом бесшумно вышла из спальни и дважды повернула ключ в замочной скважине. Таким образом Бенедикту вновь был отрезан путь к отступлению.

Когда он опять почувствовал себя полным властелином своей любимой и осознал опасность своего положения, он в ужасе отошел от постели и рухнул на стул в дальнем углу спальни. Обхватив голову руками, он пытался разобраться в случившемся, оценить последствия ночного приключения.

Его покинула та нервная отвага, которая несколько часов назад позволила бы ему хладнокровно убить Валентину. После того как он налюбовался ее скромной и трогательной прелестью, он уже не сможет найти в себе силы уничтожить это прекрасное творение Господне. Он твердо знал: убить надо господина де Лансака. Но де Лансак не может умереть один, за ним должен последовать и он сам. Что же станется с Валентиной, лишившейся одновременно и мужа, и возлюбленного? На что ей смерть одного, если не остается у нее и другого? И потом, как знать, не проклянет ли она убийцу своего нелюбимого мужа? Она, такая чистая, набожная, честная, поймет ли она возвышенность его чувств, простит ли необузданную жестокость – следствие преклонения перед ней? А что, если в сердце ее останется жить мрачное и страшное воспоминание о Бенедикте, запятнанном кровью жертвы и заклейменном ужасным словом «убийца»?

«О, раз я никогда не смогу обладать ею, – подумал он, – пусть хоть она не возненавидит память обо мне! Я умру один, и, быть может, она осмелится оплакивать меня в тайных своих молитвах».

Он придвинул стул к бюро Валентины. Здесь он нашел все, что требовалось для письма. Бенедикт зажег ночник, задернул полог постели, чтобы не видеть больше Валентину и найти в себе силы сказать ей последнее прости. Закрыв дверь на задвижку, чтобы его не застали врасплох, он стал писать письмо:

«Сейчас два часа ночи, и я здесь один с Вами, Валентина, один в Вашей спальне, я полный Ваш властелин, каким никогда не будет Ваш муж, ибо Вы сказали мне, что любите меня, Вы призывали меня в тайнах Ваших снов, Вы отвечали на мои ласки, Вы сделали меня, сами того не желая, самым счастливым и самым несчастным из людей. И однако, Валентина, я не переставал почитать Вас, даже находясь в страшном бреду, заглушавшем все человеческие чувства. Вы по-прежнему чисты и священны для меня, и Вы можете встать поутру, не заливаясь краской стыда. О Валентина, видно, я действительно слишком люблю Вас!

Но как ни горестно и неполно было мое счастье, я обязан заплатить за него моею жизнью. После тех часов, что я, коленопреклоненный, провел возле Вас, прильнув устами к Вашей руке, к Вашим кудрям, к краю легкой одежды, почти не скрывавшей Вашей красы, я не могу прожить более ни одного дня. После неземных восторгов я не смогу вернуться к обычной жизни, к ненавистной жизни, что я вынужден буду отселе влачить вдали от Вас. Успокойтесь, Валентина: человек, который в мечтах обладал Вами нынче ночью, не увидит восхода солнца.