Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

Должно быть, поднимал ее именно Ари. Марита вспомнила, как папа тогда, сдернув с носа очки для чтения и размахивая ими, бежал от дома и кричал: «Нет, не надо, уходите оттуда, поставь ее на землю», – и Ари отвечал ему: «П-п-прости, п-п-прости… прости».

Марита присела, выбрала на дорожке камешек и с размаху бросила его в сторону заколоченного колодца. Едва камень вырвался из руки и полетел, поднимаясь по дуге, она осознала, что промахнулась. Слишком высоко, слишком близко. Он упал на землю, не долетев до колодца. Марита вздохнула.

Внезапно из памяти непрошено всплыли слова «une autre femme» [68] Какая-то другая женщина ( фр .). . Она покрутила головой, оглянувшись по сторонам, словно ей показалось, что кто-то в саду произнес эти слова. Но она никого не заметила. Марита принялась беззвучно повторять их, то сливая в одно общее длинное слово, то опять разделяя на три отдельные части. Une autre femme.

Она наклонилась и, подобрав еще пару камешков, опять бросила их, но оба отклонились в сторону, и тогда она схватила с дорожки целую горсть и в отчаянии швырнула все в воздух, даже не глядя, куда попадет.

Марита бросилась бежать. Вокруг дома, мимо осинника, мимо волшебной берлоги, мимо амбара, где на черепичной крыше мельком заметила ноги матери в рабочих ботинках и кожаный ремень с инструментами, которые Марите очень нравились, и иногда ей разрешали их потрогать.

Запыхавшаяся и разгоряченная, она остановилась возле курятника. Столпившиеся возле проволочной сетки куры громко раскудахтались, поглядывая на нее своими блестящими бусинками глаз. У каждого – у нее, Ари и Кэлвина – имелась своя любимица. Марите нравилась рыжевато-коричневая, с красным гребешком и желтыми лапками, Кэлвину – черная, а Ари – белая.

Она открыла задвижку дверцы и бросила на землю пригоршню пшена. Сообразительнее всех оказалась курица Кэлвина, с гортанным кудахтаньем, вытянув шелковистую шею и брезгливо поднимая когтистые лапки, она подошла к упавшим на землю зернам, к ней быстро присоединилась рыжая любимица Мариты. А белая курица Ари медлила, скребя лапками землю, но потом тоже начала клевать зернышки, и тогда огонь, горевший в груди Мариты, вспыхнул и затрещал с новой силой.

– Нет, – заявила она белой курице. – Нет, тебе нельзя.

Она подняла ее, обхватила рукой белоснежное грудное оперение, и гадость того, что она собиралась сделать, казалось, подкинула в огонь топливо. Под пальцами билось слабое, испуганное сердце птицы.

В отчаянии бросив белую курицу обратно в курятник, Марита захлопнула дверцу. От столкновения с землей курица упала, испачкав в грязи пушистый нагрудник, но быстро поднялась и принялась важно расхаживать по кругу, издавая печальное ворчание.

Марита упорно следила за тем, как две другие курицы клевали зернышки. Она не могла смотреть на курицу Ари. Не могла. Перед глазами стояла картина испачканной грязью грудки: свидетельство ее вины, только ее вины. А ведь Ари просил именно ее позаботиться о курице, пока его не будет. Ее просил, не маму, не папу.

Рев вроде бы доносился непонятно откуда. Нет, это не она ревела, нет. Какое-то другое существо ревело от боли, от горя. Марита сознавала лишь то, что топала в непарных сапогах от курятника, направляясь в сторону осин, ронявших множество пожелтевших листьев, стремясь к матери. Вот она, ее мать. Она подхватила Мариту на руки, и Марита, оторвавшись от земли, уткнулась лицом в материнскую шею, в густую связку ее волос.

– Что случилось? – спросила ее мама. – Тебе больно, ты упала, покажи мне, покажи, где болит?

– Я гадкая… ужасно, – рыдая, призналась Марита, уткнувшись в свитер матери.

– Что тебя так ужаснуло?

– Я ужасно обидела Сс… – она едва могла выговорить это прозвище: ох, как же ужасно тогда шлепнулась бедная птица. – Ссс… Сне… Снежинку.

– Кого?

– Снежинку.

Мать опустилась на низкую стену, пристроив Мариту на колени, крепко держа ее в кольце рук. Марита уткнулась лицом в шерсть материнского рукава.

– Что же ты сделала? – спросила мать.

– Я… я… – даже произнести страшно эти слова, – я не позволила ей поесть. А потом заперла ее обратно в курятнике.

Мать обняла ладонями ее лицо и повернула к себе. Она пристально посмотрела на Мариту, и девочка, отвечая на взгляд, догадалась, что мать пыталась прочесть ее мысли, проникнуть в ее чувства, что она сейчас увидит и поймет все, и тогда все будет хорошо.

– Когда он вернется? – спросила Марита.

Мать продолжала смотреть ей в глаза.