Кен Кизи - Последний заезд

Я сказал им: нет, спасибо; я сам сейчас злой, как не знаю кто, и Месяц ваш — то, что надо. Но когда я увидел его во плоти, в загоне перед коридором, понурого и зловещего, среди длинных уже теней, вид его подействовал на меня, как крепкий щелок; всю мою злобу смыло, как налет с помойного ведра.

Он стоял отдельно от двух других мустангов, но, казалось, так отличается от них, как будто принадлежит к другому виду. Он стоял с опущенной головой и, полуприкрыв розовые глаза, смотрел на взрытую копытами грязь, словно ждал, когда оттуда высунется что-то живое, чтобы мгновенно его растоптать. На левом боку его красовалось большое тавро, четырехконечная звезда, выжженная коряво, грубо, как нечто, нарисованное ребенком при помощи обугленной палки.

Джордж увидел, на что я смотрю.

— Это не тавро. Это родимое пятно. Четырехконечная звезда — знак опасности. Теперь понимаешь, почему нецивилизованная публика вроде родичей мистера Джексона полагает, что этот уродливый дьявол приносит несчастье.

— Хуже, чем несчастье, — сказал Сандаун.

Я молча кивнул. Цивилизованная публика предположила бы то же самое. Зловещие розовые глаза уже сами наводили на мысль, что в гнедой его шкуре поселился злой дух. Четырехконечная звезда подкрепляла это подозрение.

Другие две лошади нервно топтались у загородки; им не терпелось приступить к делу. Длинного Тома, который достался Джорджу, я знал: видел, как он накануне забросил утконосого — его фамилия была Кантрелл — чуть ли не в Айдахо. Длинный Том был костлявый ветеран, вытянутый и темный, как предвечерняя тень. На правой передней ноге у него был белый чулок; ходила легенда, что остальные три он сбрыкнул.

Лошадь Сандауна, мышастая кобыла, волчком ходила от угла к углу в тесном загоне. У нее были длинные ресницы, лоснистая грива и вид несколько дамский. Но когда она косила глазом, из-под ресниц проглядывала затаенная истерика. А когда разворачивалась в углу загона, длинная грива отлетала и закручивалась, словно вихрь, ставший видимым.

Месяц Бегущий Сильно, Длинный Том, Спираль. Легко было понять, за что эта троица неукротимых получила свои клички. Открылись сосновые ворота, и въехали помощники, раскручивая свои лассо.

— Хватайте седла и валите, джентльмены, — рекомендовал один из них. — Ваши персики созрели.

Его звали Джон Мьюр [52] Джон Мьюр (1838–1914) — натуралист, писатель, один из первых защитников леса. Благодаря его активности были организованы заповедники. Такие, как Йосемитский национальный парк, национальный парк «Секвойя» и др. — не слышали о таком? Любителе природы и дружке Тедди Рузвельта? Я запомнил его потому, что никогда в жизни не видел другого ковбоя, так мало похожего на ковбоя, — с широким лбом, окладистой бородой и в очках книгочея. Он приехал из столицы посмотреть, нет ли в Орегоне мест, стоящих того, чтобы превратить их в государственный заповедник. А на родео устроился забавы ради. Я видел, как он в первый день ехал на Свистунье Энни. Он схватился за седло при первом же ее прыжочке и все равно сломал нос. После этого он забавлялся отловом лошадок. Это хорошо, что у него была про запас специальность натуралиста, — с арканом он управлялся не лучше, чем с мустангом. Сейчас они с лошадью только топтали грязь и всем мешали. В конце концов партнеры вытурили его из загона.

Сначала они заарканили лошадей Джорджа и Сандауна — эти вели себя буйно. Месяц Бегущий по-прежнему смотрел на грязь между своими копытами. Когда двух лошадей вывели, Мьюр вернулся в загон. Он медленно поехал к гнедому горбунку сзади, приложив палец к губам и объясняя всем, чтобы они стояли спокойно и молчали. Он задумал подкрасться к дремлющему и набросить ему на голову лассо сзади. Месяц, похоже, только и дожидался такого нападения с тыла. Он вывернулся из своей нирваны внезапно, как змея, и впился зубами в плечо лошади Мьюра. Когда Мьюр хлестнул его арканом, он отпустил лошадь и нацелился на человека. Испуганная лошадь бросилась наутек, и натуралист получил возможность познакомиться с почвой Орегона накоротке. Двое ковбоев поддержки въехали в загон, чтобы защитить сброшенного всадника, и бешеный горбунок накинулся на них. В конце концов они накинули два лассо и немного его утихомирили. Мьюр поднялся из грязи; очки его составили компанию сломанному носу.

— Опыт — отец мудрости, — провозгласил он.

Месяцу Бегущему Сильно фраза показалась чересчур цветистой. Он снова рванулся к Мьюру, щелкая зубами и рассекая воздух передними копытами. Когда его утаскивали, он все еще рвался к натуралисту и щелкал зубами.