Кен Кизи - Последний заезд

Я увидел страх. Не хочу сказать, что впервые увидел страх в глазах человека; нет такого наездника на родео, который не пережил бы минуты страха за свою жизнь, очутившись в трудном положении из-за трудного животного. Это естественно! Ты можешь шею сломать! Но страх в глазах Сандауна был настолько глубже естественного страха за свою жизнь, что даже сравнивать их не имело смысла, и когда я подумал об этом, у меня кровь застыла в жилах. Вот почему мои храбрые приятели легли кверху лапами — они давно поняли то, что дошло до меня только сейчас: это вывернутое наизнанку существо способно не просто убить тебя, а гораздо хуже — оно способно тебя сломить.

Он швырнул нас в навоз, и я лежал там, парализованный страхом, как девочка. Я вспомнил слова сестры О'Грейди о том, что вред извне можно пережить, даже если он убьет тебя, но другой, нанесенный изнутри, убивает тебя, даже если ты продолжаешь жить, — и я почувствовал, что теряю контроль над кишечником. Потом, когда он нагнулся, чтобы снова сгрести нас в охапку, я увидел, как над обгорелой головой гиганта появился чудесный круг, словно золотой нимб. Он плавно опустился на тело гиганта и затянулся туго. Готч взревел и повернулся, чтобы увидеть, кто испортил ему развлечение. С другой стороны прилетела другая петля, ржаво-красная. Это было лассо из рыже-чалого конского волоса и принадлежало оно утконосому ковбою, который в первый день опередил меня на роупинге. Первое лассо тянулось к Бисону со сломанной ногой. Гипс на ней подтесали так, чтобы он мог босую ногу вставить в стремя. На лице у него была довольная ухмылка: его лошадь пятилась, подтаскивая борца к столбу, у которого привязывали телят. Готч опять заорал. Телята бросились из своего угла, пробежали мимо столба и прямо через нас. Перед разломанной калиткой они оробели и бросились назад. К тому времени, когда мы трое встали на ноги, разъяренного Готча захлестнули еще две петли. Вся голова у него стала красной, как шарик термометра. Он бушевал и рвался из арканов, как взбесившееся животное. Лошади вскидывались на дыбы, выкатывали глаза, но это были ковбойские лошади и знали, как выбирать слабину лассо. А ковбои, объезжая столб в центре загона с двух сторон, все ближе подтягивали к нему борца. Когда Готч почувствовал, что спина его прижалась к столбу, он рванулся с такой силой, что пуговицы, к которым пристегиваются подтяжки, отлетели — и передние, и задние. Брюки опустились на колени, и сам он — тоже. Когда ковбои надежно привязали его спиной к столбу, другой Бисон, проехав между телятами, здоровой рукой накинул ему на голову еще одну петлю. Приладил ее так, чтобы она проходила через рот, изрыгавший ругательства, обвел веревку вокруг столба, туго затянул и завязал узлом. Великан жевал и грыз веревку, пока изо рта не пошла пена.

Мы — телята, ковбои — все вместе стояли в оседающей пыли и смотрели на спутанного истукана. Внизу он был такой же безволосый. Первым заговорил Утконос.

— Ну, ребята, что предлагаете с ним делать?

Вопрос был явно обращен к Джорджу, старшему из ребят. Джордж подобрал щепку и, прислонясь к столбу калитки, пытался соскрести грязь с овчинных чапов. Он не торопился с ответом. Все стихло, даже телята. Осторожно принюхиваясь, они приближались к бесштанному человеку, потрясенные так же, как мы. Джордж наконец бросил скребок.

— Может, тут его и оставим? — благосклонно предложил он, — Этим голодным собачкам, похоже, нравится общество мистера Готча, а мистеру Готчу — их общество. И кто его знает? Может, эти милые создания отсосут немного яду из бедняги.

Он кинул Готчу проспоренный доллар и пошел прочь.

С трепологией наконец было покончено. Мы могли приступить к тому, ради чего собрались. Об этом объявил во всеуслышание мистер Келл устами Сирены Клэнси. В езде на диких лошадях остались только Джордж, Сандаун и я — трое лидеров. Так что последний наш заезд должен был решить судьбу первенства. Лучше бы Келл промолчал. Другие наездники были уязвлены, а трибуны загудели. От трех наших мустангов радости тоже было не много. После Готча они казались ручными. Первым выехал Сандаун на Мистере Вьюне. Поначалу Мистер Вьюн довольно яростно извивался и корчился. Индеец держался на нем с такой похоронной торжественностью, что под конец Мистер Вьюн стал плестись, как лошадь перед катафалком.

И Джордж был прав насчет Торопыги. Конь выкамаривал, и Джорджу пришлось затейливо поработать шпорами, чтобы его затмить.